Полночь в Эвервуде

– Мне очень жаль, мисс. – Салли покачала головой, встретившись с Мариеттой взглядом в зеркале. – Он ждет вас в библиотеке. – Салли теребила пальцами передник. Мариетта скупо улыбнулась ей и пошла вниз. Скользя рукой в перчатке по полированным перилам, она держала осанку, как щит.

В библиотеке стоял запах портвейна и хрупких от старости книжных страниц. Книжные шкафы из красного дерева выстроились вдоль стен подобно солдатам, зеленые кожаные кресла сгрудились вокруг низкого стола, на котором стоял графин с выдержанным красным вином, шахматная доска Дроссельмейера и коробка для сигар. В стеклянных витринах по краям комнаты, куда почти не доходил свет, были выставлены ценные табакерки, исторический молоток судьи, выигранный Теодором на аукционе, редкие издания книг Диккенса и старые карты их загородного поместья с загнутыми краями. В одном углу сгрудились папоротники, напоминая джунгли, попавшие сюда каким-то чудом. В камине горел огонь, тени играли на темно-красных обоях и плясали на турецком ковре, поверх которого лежала шкура льва. Когда Мариетта была маленькой, она садилась верхом на этого мертвого зверя, а ковер в ее воображении превращался в африканскую равнину.

Именно Теодор убеждал ее в ценности отличного образования.

– Аристотель когда-то сказал, что «энергия ума – это суть жизни», – говорил Теодор маленькой, украшенной бантиками Мариетте. – Позаботься о том, чтобы твоя энергия ума не пропала зря. – С этими словами он вручил ей книгу «Большие надежды», и только много позже Мариетта оценила скрытую в этом иронию.

Мариетта перешагнула через голову льва с тусклыми глазами и позволила себе сесть напротив отца, читающего газету.

– Сегодня вечером слуги сообщили мне, что моя собственная дочь стала воровкой.

– Я только позаимствовала автомобиль, он мне был необходим, чтобы…

Теодор отшвырнул газету. Мариетта вздрогнула, опустила глаза. Заголовки кричали на нее с хрустящей бумаги – он заставлял камердинера гладить газеты утюгом, чтобы не испачкать пальцы чернилами.

«Арестованные суфражистки объявили голодовку! Новая линия лондонского метро открылась сегодня! Принят закон о компенсации рабочим!»

– И что ты к тому же дала взятку шоферу. Меня возмущает твое сегодняшнее безнравственное поведение. Несколько знакомых твоей матери прислали ей письма, в которых сообщали о твоей шокирующей поездке по центру Ноттингема. Она совершенно убита. Полагаю, твой чертов братец научил тебя водить машину. Я с ним поговорю.

Мариетта хранила молчание.

– Я никак не могу понять, что за мысли у тебя в голове. Ты проявила полное безразличие и к своей собственной репутации, и к нашей, не говоря уже о попытке самой управлять таким автомобилем. Если бы твои действия не были столь возмутительными и непродуманными, я мог бы тобой восхищаться. Ты обладаешь острым умом и немалыми способностями выстраивать стратегию, унаследованными от меня. Из тебя выйдет прекрасная хозяйка дома для будущего мужа.

Он начинал отвлекаться. Мариетта понимала, что ей следует продолжать молчать; возражения только вызовут у него еще большее раздражение и раздуют пламя спора. Но по коже бежали мурашки, мнение Теодора о ней возмущало. Она подняла голову и посмотрела ему в глаза:

– Я достойна большего.

Теодор поднял палец, этот знак предостережения она хорошо помнила с того времени, когда была подростком.

– Не испытывай меня. Я и так уже страшно разочарован твоими сегодняшними поступками.

Мариетта вспыхнула от негодования.

– Теперь женщины поступают в университеты, – сказала она. – Некоторые из нас могут иметь свою собственность, учиться на врачей, и скоро, в ближайшем будущем, мы получим право голоса на выборах. Для всех женщин. Независимо от класса и цвета кожи. Твои взгляды устарели. Они больше подходят для того, чтобы стать экспонатами твоей коллекции, чем для нашего времени. – Она показала на стеклянные витрины.

Лоб Теодора покрылся морщинами от потрясения. Собирались тучи перед бурей. В его голосе зазвучал металл.

– Я не допущу, чтобы моя дочь так со мной разговаривала, я ясно выражаюсь? Я не потерплю такой дерзости.

Мариетта поднялась.

– Ты забываешься, отец. Я уже не ребенок. – Она вышла из библиотеки медленным, размеренным шагом. И только после того, как закрыла за собой тяжелую дверь, она на несколько секунд закрыла глаза, тяжело дыша.