Полночные близнецы

И пока ее пальцы – с черными полосками грязи под ногтями – роются в моих носках и трусиках, я осознаю, что совершенно не злюсь из-за такого вторжения в мое личное пространство. Эта женщина видела мои самые мрачные, самые пугающие кошмары. Она разрезала веревки, что держали меня у горящего дерева, и вынесла из пламени. Она защитила меня, когда Олли пытался пить мою кровь. Когда я убила своего отца, она выдернула нож и снова вдохнула жизнь в его тело. Она моя сестра-мать-друг. Конечно, ей можно заглядывать в мои вещи.

– Но почему вы… почему рыцари… должны защищать нас от наших снов? То есть я хочу сказать… это ведь просто сны, так?

Андраста неодобрительно оглядывается на меня:

– Просто?

– Нет, я не то хотела…

Я не уверена, что не оскорбила ее.

Она начинает копаться в хламе на моем письменном столе, находит квадратную коробочку, оклеенную поблекшим черным бархатом. Открывает ее. Внутри – маленькое золотое карманное зеркальце, совсем простое с виду, если не считать буквы «У», выгравированной туманными завитками, и цитаты из старого стихотворения на задней части.

– Вот что я искала, – говорит Андраста, доставая зеркальце из коробки. – Я рада, что оно уцелело. Если бы оно разбилось, я не смогла бы помочь тебе ни в одном из миров.

Это зеркало когда-то принадлежало маме. И это единственная вещь, которую она оставила мне по завещанию. Папа отдал его мне со странным выражением на лице, а когда я стала к нему приставать, сказал, что мама держала это зеркало в руках, когда умерла. «Если честно, я вообще не хотел его оставлять, милая, – сказал он. – Но твоя мать так тревожилась из-за того, чтобы передать его тебе, что мне пришлось. Но лучше тебе убрать его подальше, тебе не кажется?»

Я провела немало часов, одинокими вечерами поглаживая ладонями поверхность этого зеркала и гадая, с какой стати мама оставила его мне.

– Это портал в Аннун, – говорит Андраста, вкладывая зеркало мне в руку. – Открой его, и идем со мной.

Она снова улыбается, но на этот раз улыбка как будто шире ее рта. Свечение, окружающее Андрасту, становится ярче.

Зеркало горячее, но я не уверена, в металле дело или это кровь бушует в моем теле. Чувство отчаянного головокружения, которое я испытала, увидев в своей комнате Андрасту, возвращается.

– А в Аннуне безопасно? – спрашиваю я.

Андраста улыбается:

– Аннун рождается из твоих снов и твоих кошмаров. Его создает воображение каждого из живых существ в этом мире. Конечно, для смертных он небезопасен.

Она протягивает руку и открывает зажимы. Зеркало падает на мою ладонь. Голубой свет – такой же, как тот, что окружал Олли, – распространяется, пока не затопляет мою спальню. Он мягкий, мерцающий, как свечение планктона, что превращает океан в ковер света. Может, это и не свет вовсе, а крошечные живые организмы? Странных очертаний, словно живые тени, танцующие на стенах и потолке. Духи, кошки и медведи, старые аэропланы с пропеллерами и бегущие волкодавы.

Я готовлюсь к тому, что меня пронзит тысяча иголок, что мне покажется, будто меня рвут на части, как это было с медальоном Олли, – но ничего такого не происходит. Свет ложится на мою кожу, как шелковое покрывало. Он ползет вверх по моим рукам, по груди, и я вдруг понимаю, что, если это продолжится, он задушит меня. Я пытаюсь бороться с ним, но моя растущая паника каким-то образом смешивается с неудержимой сонливостью. И последнее, что я вижу, – как свет обвивается вокруг моих волос, проникает мне в рот… и непонятный, пристальный взгляд Андрасты.

А потом я тону.

7

Я барахтаюсь в черной воде, не в силах дышать, но не задыхаясь. Если я открываю рот, тьма вливается в него, как смола, я давлюсь. Звуки искажаются, превращаясь в вибрацию, что сотрясает меня, и из всех чувств у меня остается лишь слух.

Похоронена заживо.

Значение этих слов доходит до меня через несколько секунд после того, как они приходят мне на ум.

Я не могу умереть вот так. Плыви.

Но я не понимаю, где верх.

Как только я начинаю думать, что выхода нет, я ощущаю давление. Закладывает уши. Тело тяжелеет, а может быть, это тьма становится не такой плотной. Звуки теперь более отчетливы. Кричит какая-то женщина; слышится звук скрежета металла о металл; гортанные рыдания. Потом с усилием, которое непонятно почему мне необходимо предпринять, я прорываюсь сквозь ночь и оказываюсь на солнечном свете.

Сначала я могу понять лишь то, что я уже не в своей спальне. Смутные очертания вокруг становятся четче. Ох… Я в Лондоне. Над головой торчит знак метро. За ним видны башенки и окна Тауэра. Улицы вокруг нас пусты, если не считать нескольких незнакомцев, которые, в типичной для горожан манере, делают вид, что никого не замечают. Меня охватывает разочарование. Все это слишком знакомо.