Полное и окончательное безобразие. Мемуары. Эссе

Варваризация в современной Совдепии носит повсеместный характер: закрываются исследовательские институты, на глазах гибнут целые направления науки, безнадежно падает уровень образования. В какой-то степени продолжает развиваться только наука о книгах и писателях — какой-то разгул и шабаш литературоведения. Новых писательских имен нет — есть только хорошо адаптированные жанры. Недолгая великая предреволюционная литература была во многом интересна беспощадным социальным анализом, который теперь вообще выветрился и стал полностью запрещен. Ну а при таких запретах ничего толкового не напишешь, надо оглядываться за плечо хуже, чем при большевиках.

Вот это действительно прискорбно: оказалось, что русского народа со времен крепостного 18 века вообще нет. Есть, а вернее — были отдельные этнические образования, которые объединяло только желание выть под гармошку свои заунывные песни и совместно грабить чужую собственность. Разграбят что-нибудь, выпьют ведра самогона, повоют песни и разбредутся по своим норам сажать картошку и огурцы. Потом они насильственно собираются новыми империями в колонны и гонятся куда-то на убой. Там, перебив большое число восточ-но- и западноевропейских народов, перевешав их интеллигенцию, скопища племен перли назад в свои болота и там в грязи размножались и порождали новые толпы солдат и рабов. Так было и при Александре I, и при Николае I, и при Николае И, и при Ленине, и при Сталине, и при Хрущеве. А мы, дворяне, до 1917 года со шпагами в руках вели эти скопища на поля Европы. Что забыли орды диких славян в Китае и Корее с их каменными водопроводами и канализацией со времен средних веков и зачем их туда привел бездарный генерал Куропаткин?

За годы советский власти русское простонародье засрало и превратило в сортиры большинство своих храмов. Я помню, как бродил с отточенным, как топор, альпенштоком и острыми кинжалами по Хевсуретии вдоль грузинской дороги и часто встречал разрушенные базилики и часовни из сланца. Внутри было чисто, лежали сухие цветы, бычьи рога, обломки серебряных кинжальных ножен, на алтарях — засохший хлеб и оплывшие старые свечи. Никаких осквернений — запущенные ветхие пристанища Бога. А вот куда бы ни приходили советско-русские скопища простонародья, свою деятельность они сразу начинали со зверского изнасилования женщин и осквернения храмов любых божеств. В Германии Красная армия изнасиловала более полутора миллионов немок, загадила все католические церкви, и даже на мраморном надгробии Эммануила Канта в Кенигсбергском соборе кто-то вырубил зубилом: «Правильно тебя е*** Ленин!»

Неоскверненные старообрядческие часовни я встречал только в Карелии, где население целиком бежало от финнов. В своих одиноких скитаниях я частенько ночевал в них, предварительно очистив березовым веником полы от засохших листьев и узенькие, как бойницы, рубленые окошечки от обломков птичьих гнезд. Один раз я нашел в такой часовенке тело мертвого старика-охотника, усохшего, как мумия. Я вырыл ему в песке кинжалом неглубокую могилу и завалил ее от лис и енотов огромными валунами. В часовню хищники почему-то не вошли и тело не тронули. Но когда я ночевал там, куницы, хорьки и лисицы забегали в помещение и смотрели на меня и даже иногда обнюхивали. До сих пор помню их черные глазки и мокренькие носы.

Большевистский Тургенев — разрешенный советами писатель Михаил Михайлович Пришвин. Его низкорослая русоволосая толстая дура-жена держала одно время на Арбате масонскую ложу, где собирались лубянские провокаторы. До революции Пришвин написал о русском Севере хорошую книгу «В краю непуганых птиц». Он тогда жил в Дорогобужском уезде Смоленской губернии, был женат на старообрядке и имел от нее детей. В революцию Пришвин бросил семью и бежал в Москву к масонской толстожопой дуре, переписывавшей его рассказы о перепелках и кротах. Бывшая жена и дети голодали, питаясь корнями и лесными орехами.

Сестра моей бабки по матери работала главным врачом дорогобужской земской больницы, и Пришвин — бородатый, в болотных сапогах — приходил иногда к ней читать свои рассказы, пожирая при этом ее сахар.

Старая Россия, к сожалению, погибла без остатка, и «Роза мира» — это изысканный андреевский Белый Лотос, выросший в воронке от взорванного храма Христа Спасителя или оскверненного красным зверьем храма в любом другом губернском городе. Из-под листьев андреевского цветка торчали ржавые прутья, изломанные и сгнившие в сапогах человеческие кости, проломленные черепа. Да и сам автор «Розы мира» был с очень большой ржавчиной в мозгах. Его индуистская абракадабра, которую он подмешивал в любую жидкость, — это чаша с крюшоном, в который подмешаны ржавые кривые гвозди и острая металлическая стружка. Другого пойла нет, и приходится невольно читать, ломая язык о новоязовские изобретения. Да, к сожалению, другого такого коктейля больше в России не будет — его писал сочинитель из той, старой, России, откуда больше уже не раздастся ни одного голоса.