Полное и окончательное безобразие. Мемуары. Эссе

К этой статье я мог бы сделать подзаголовок «Мысль постаревшего московского рассерженного битника» — и был бы прав. Мы все были очень и очень рассерженные, молодые и не очень молодые люди. Да, и недавно умерший Джон Осборн был во многом прав, как и права постаревшая Франсуаза Саган, находящая искусственный выход в иные миры, но не в сегодняшнюю реальность. Да, мы все — духовно и социально разгромленное поколение. Наши идеи шестидесятых — под гусеницами советских танков в Праге, под дубинками парижских ажанов, под могильной плитой брежневского полицейского государства и под давящим имперским прагматизмом Линдона Джонсона, Бжезинского, Киссинджера. Из нашего поколения и из нашего движения не вышло ни одного политического лидера. Если мы и занимались какой-либо политикой, то только из мазохизма и духовной извращенности, желая довести клиента до окончательного омаразмления и коллапса. Да, такие странные и страшные политики среди нас были. Дело в том, что мы все выступали не только против социализма, капитализма, но и против всех мировых порядков, допустивших и взрастивших тоталитарные режимы, жертвами которых были и наши родители, и мы все сами. Ведь неизвестно, как бы сложилась жизнь любого из нас, не будь тоталитаризма в Германии и России. Многие из нас имели желание подвизаться на государственном и политическом поприще, но для этого обязательно надо было вступить в КПСС, лизать пятки кремлевских скотов, а это было стыдно. Все, что угодно, но только не унижаться, не допускать покушения общества на нашу свободу, пускай свободу абсолютного одиночества, но подлинную свободу. Конечно, экзистенциальное существование во многих реальностях и глубокий откат от единой синтетической волевой («наполеоновской») личности — это не так просто, за это приходилось платить, и часто даже очень дорого, но таковы условия игры. Жить вне общества и одновременно в его чреве не так просто, и даже очень непросто. Ведь кругом вполне обыденные, часто довольно-таки гнусные личности, живущие, как животные в стойле, и у них, как у свиньи, одна генеральная идея — отъесть человеку руку, а если можно, то и голову.