Полное и окончательное безобразие. Мемуары. Эссе

О Чаадаеве надо говорить и думать. Это такой мыслитель, который сам ничего не сказал, но зато задал поколениям несколько до сих пор не решенных вопросов. Вопросы эти Чаадаев сформулировал очень четко и беспощадно. До него вообще эти вопросы никто в русской философии и литературе не ставил. Чаадаев первым увидел, что за внешним лоском европеизации Россия представляет собой бездонную и никем не освещенную пропасть. Чаадаев испугался и сказал, что у русских нет прошлого. Сам этот испуг говорит о многом. Это мистический испуг и ужас. Он понял, что у России нет европейского прошлого. Сказав это вслух, он испугался. То, чего он не назвал, того он и испугался. Испугался он безграмотности и неевропейской пустоты. Но что-то в этой пустоте было. Осмыслить это он не мог. Но по размаху нигилизма своего мышления Чаадаев, конечно, отец русской новейшей философии. Философии в смысле отрицания всякой философии, всех видов материализма и всех видов метафизики. Теперь в космосе открыты «черные дыры». В области мышления Россия такая же «черная дыра». Нечто совершенно не укладывающееся ни в какие системы. Чаадаев первым открыл эту неукладываемость России в известные ему системы. Россия императорская и европейская объявила его сумасшедшим.

* * *

Когда говорят о декабристах, то представляют себе тонких благородных офицеров и их умерших от чахотки жен. Очень страдальческие воспоминания. Бывали во Франции, многие женаты на преданных француженках. Ле Дантю, Полина Гебль, /Александр Дюма, Жорж Санд с профессиональным романтическим бюстом, на котором умер влюбленный Шопен. Декабрист Лунин сильно любил полячек, они его тоже любили.

Пятерых декабристов повесили. Герцен — их духовный сын; Пушкин — африканский свободолюбивый брат; Ермолов, усмирявший кавказцев, — папаша.

Что, собственно, за публика топталась в ожидании расстрела на Сенатской площади? Судя по всему, порядочные люди: платили карточные долги, стрелялись исправно на дуэлях, были галантными любовниками. И только. Что они знали о России? То же, что и все в Петербурге. Не сильно секли своих крепостных девок, хотя их и брюхатили. Вернулись после ссылки в свои имения благородными старцами. Все очень похоже на Польшу. Та же слащавая сентиментальность, недомыслие и бесполезная храбрость. Программа? Да та же, что и в Польше, — шляхетско-дворянская республика. Вместо одного Николая Палкина — десять тысяч. И у всех нежные дворянские профили, усы и эполеты.

Конечно, их жалко. Но и только. Их оплакал карточный шулер Некрасов. Их любил Герцен. Их внуков русские мужики уничтожили под Перекопом. Белая Вандея гражданской войны могла бы видеть в них своих героических предшественников. Но не увидела из-за своей политической тупости. Дворянская революция. Александр Второй сполна выполнил их программу. Будь их внуки на их уровне, они бы намного раньше расстреляли Распутина, посадили бы в Петропавловскую Николая и Александру, заключили бы с Германией сепаратный мир и не допустили бы Октября, установив в России правление офицерской хунты. Но их внуки были намного глупее их. Вот, собственно, и все о декабристах.

Радищев — фигура трагическая. Он своей судьбою почти на два столетия показал, как должно обращаться в России любое правительство с писателем, позволившим себе сказать правду. Его, беднягу, морили, морили — недоморили, потом отпустили и обещали снова начать морить, когда оказалось, что он не утратил умственных способностей. «Путешествие» его книга слабая, но с пафосом и восторженностью, книга, несомненно, достойная и честная. Перед Радищевым всем русским, берущимся за перо, надо снять шапку. Ведь никто из русских в России не застрахован от судьбы Радищева, если он вдруг перестанет лакействовать и посмеет сказать правду. Пожалуй, во всей русской литературе есть только две обличительные нелитературные книги, все-таки вошедшие в литературу. Это «Путешествие» Радищева и «Сахалин» Чехова. По скрытому темпераменту и чистой правде они похожи. Проживи Чехов еще лет двадцать — и его судьба была бы похлеще радищевской. Радищев не вынес тяжести звания российского литератора, покончил с собой. Вспоминая Радищева, каждый пишущий должен помнить, что чаша с цикутой может быть и его выходом, и притом самым желанным. Выходом чести

* * *

Читал «первейшего» советского писателя Алексея Толстого. Враг. Принципиальный враг. Он до мозга костей материалист и хулиган. Очень талантливый разнузданный хулиган. Он таким законченным материалистом был задолго до революции. С самого начала. Русские эмигранты первой волны вопили, что Толстой продался большевикам. Так он им вовсе не продавался, это было взаимное стремление одной утробы к другой, заволжской Бойстромовской и мужицко-совдеповской. От обеих утроб плохо попахивает — хамством. От утробы Толстого с толстовским заволжским посапыванием, переваривающим историю России, попахивает не только хамством, но и заведомой чисто большевистской профанацией.