Полное собрание рассказов

Выйдя в коридор, доктора Мейерс, Херперс и Доусон поспешили в звукоизолированный зал для совещаний, где могли бы позволить себе разразиться победным смехом, клокотавшим у них в груди.

— Баллард аж побагровел от ошеломления! — прошептала Лиз Доусон.

— Теперь он не сможет сказать, что мы не следуем девизу: «Продавать, продавать, продавать!» — подхватил Херперс.

— И с туристами теперь покончено! — радостно объявил Мейерс.

— Подождите! — прогудел Юджин Баллард, в окружении своей свиты рысцой поспешая за ними. — Господи! — сказал он, поймав Мейерса за руку и едва не ломая ее своим «ласковым» пожатием. — Поздравляю! Я знал, что наши исследования весьма продуктивны, но вам удалось воочию продемонстрировать мне это. Потрясающе!

Со-изобретатели раствора пятьсот двадцать девять опустили очи долу и скромно помалкивали, стоя неподвижно, словно пораженные параличом.

— Я чувствую себя крестным отцом раствора пятьсот двадцать девять, — задыхаясь от восторга, сказал один из клиентов.

— Мы все себя так чувствуем, — подхватил Баллард. — То, что мы только что видели, — более захватывающее и воодушевляющее зрелище, чем зрелище Большого каньона! Должен признаться, что большая часть здешней деятельности выглядит как пустая трата времени, дуракаваляние. Но вы, ей-богу… вы делаете свою работу с настоящим энтузиазмом. И если я должен что-то по этому поводу сказать, так это то, что никто из посетителей этой лаборатории не должен уйти, не увидев того, что только что увидели мы, — точ-чнехонько так, как увидели мы!

Раздел 7. РУКОВОДИТЕЛЬ ОРКЕСТРА

© Перевод. А. Комаринец, 2020

К счастью для меня, в парикмахерских журналы хранятся неделями после того, как номер увидел свет, а потому я смог наткнуться на рассказ Курта Воннегута «Второкурсник с амбициями» в «Сэтерди ивнинг пост» за 1 мая 1954 года, — это случилось через несколько недель после того, как я приехал домой из колледжа на летние каникулы. В ожидании, пока меня пострижет Билл Исбелл, я пролистывал лежащие на этажерке журналы и нашел рассказ, который привел меня в восторг. Там было про оркестр старшеклассников, руководителем оркестра в нем был некий «Джордж М. Гельмгольц», удивительно похожий на Роберта У. Шульца, руководителя оркестра в Шортридже, где я учился десять лет спустя после Курта Воннегута.

Мы оба были редакторами «Дэйли шортридж эхо», первой газеты старшеклассников в США. Парикмахерская, в которой я читал «Пост», находилась через улицу от «Скобяных изделий Воннегута», нашей местной разновидности универмагов хозяйственных товаров, и прошло много лет, прежде чем я сообразил, что семья «торговца гвоздями», как называл лавку один дальний родственник Курта, это и есть семья автора того рассказа — ведь в моем ограниченном воображении хозяйственные товары и написание художественных произведений плохо сочетались.

Гельмгольц описывается как «добрый толстяк» (в «Песне для Сельмы» он более доброжелательно назван не «толстым», а «дородным»), и хотя мистер Шульц толстяком не был (как напомнил мне один мой однокашник, он был просто «очень крупным» не в обхвате, а ростом и телосложением), персонаж Воннегута напомнил мне мистера Шульца чем-то более важным — своей преданностью оркестру и ученикам, своим желанием добиться максимума даже от самых бездарных музыкантов, своей гордостью за «Десять рядов» (как мистер Шульц по праву гордился нашим превосходным «Шортриджским маршевым оркестром»), и его гневом, когда нарушались правила приличия, особенно если к кому-то из учеников относились неуважительно. Эти достойные качества сохранились и были приумножены во всех рассказах про Гельмгольца.

Наш мистер Шульц был не только доброжелательным руководителем оркестра, но и отвечал за мероприятия в актовом зале школы — зале имени Калеба Силлса, где ставили драматические спектакли, мюзиклы, а также устраивали всевозможные шоу и дискуссии. Однажды мой одноклассник Дик Льюгар (которому было суждено отличиться на посту сенатора от штата Индиана) играл заглавную роль в театральной постановке под названием «Подсвечник епископа». Льюгару выпало произнести высокопарный монолог, что он и сделал с соответственно высокопарными интонациями, да еще почти нараспев. В зале послышались смешки, которые переросли в гогот, заглушивший голоса актеров. Мистер Шульц ворвался на сцену и остановил спектакль, ругая нас с такой яростью, что веселье стихло, — ни смешка не раздалось по ходу пьесы до самого занавеса. По счастью, мистер Шульц никогда не водил фонариком по затемненному зрительному залу во время дневных киносеансов, когда над зрительской аудиторией проносились звуки сдавленных страстей с задних рядов.