Полное собрание рассказов

Бэзилу и прежде случалось голодать. В дни своей богатой приключениями молодости — в пустыне, в тундре, на глетчере и в джунглях, на чердаках и в погребах — он порой терпел всяческие лишения. Теперь, в часы отдыха и одиночества, после паровой ванны или после секущего точно розгами душа, следующего за массажем, когда дюжая массажистка долго и безжалостно тузила все тело и выкручивала суставы, в часы, когда ситцевые занавески у него в комнате задергивали и он лежал обернутый полотенцами, вперив бессмысленный взгляд в оклеенный обоями потолок, знакомые, но забытые боли вновь напоминали ему о его былых подвигах.

Миновала первая неделя, и он рассказал о своем состоянии Анджеле.

— Я вовсе не чувствую себя помолодевшим и окрепшим. Я стал бесплотным.

— От тебя осталась одна тень.

— Именно. Я похудел на шестнадцать фунтов три унции.

— Ты пересаливаешь. Никто, кроме тебя, и не думает подчиняться этим дурацким правилам. Да от нас этого и не ждут. Это все равно что rien ne va plus [194]в рулетке. Миссис — как бишь ее — говорит, у инструктора в гимнастическом зале настоящий черный рынок. Сегодня утром мы ели пирог с куропаткой.

Они разговаривали в хорошо ухоженном парке. Гонг возвестил, что короткий перерыв окончен. Бэзил вновь неверными шагами направился к своей массажистке.

Некоторое время спустя он опять без сил лежал на постели, бессмысленно уставясь в потолок.

Словно осужденный, который во время ночных бдений перебирает свою жизнь в поисках того первого проступка, который в конце концов привел его на скамью подсудимых, Бэзил с пристрастием допрашивал самого себя. Ему было известно, что, согласно всем религиям, пост помогает самопознанию. Когда же он впервые роковым образом оступился? После того как была зачата Барбара; после того как она родилась. Так или иначе, все почему-то упирается в нее. С тех пор как ей исполнилось восемь, он души в ней не чает, но и прежде, с самого начала, он был нежнейший отец. В 1947 году, когда ей едва минул год, он отправился с Анджелой в Нью-Йорк и Калифорнию. Поездка по тем временам пренеприятная. Хитроумные законы ограничивали употребление иностранной валюты, и этим законам они бросили вызов, без оглядки черпая из неких скрытых источников. Но на обратном пути Бэзил объявил на таможне все, что вез с собой. Не дело таможенников допытываться, откуда взялось все добро, которым битком набиты его чемоданы. Но он гордо выложил перед ними все и без возражений заплатил полагающуюся сумму. Оттуда-то и берет начало ключ добропорядочности, который забил в нем в последние годы и изменил его до неузнаваемости. Словно очнувшись после ночной попойки — в юности это случалось нередко — и растерянно пытаясь собрать воедино разрозненные воспоминания о каких-то возмутительных и нелепых пьяных выходках, он уныло размышлял о том, во что же он превратился по собственной милости. У него даже голос теперь иной и уже не повинуется ему, как прежде. Поначалу ему казалось — это он нарочно подделывается под тон строгого моралиста, а потом привык к подделке; таким вот тоном поневоле приходится изрекать старые, избитые истины — и они сделались его собственными установившимися взглядами. Поначалу он просто дурачился, развлекал маленькую Барбару — передразнивал сэра Джозефа Мэннеринга: милый сварливый старый Хромун исполняет роль, которой от него ждут, а теперь эта маска стала подлинным лицом.

Его размышления прервал телефонный звонок.

— Звонит миссис Сотхил, желаете говорить?

— Бэбс?

— Как поживаешь, Бэзил?

— Здесь мной очень довольны.

— Худой?

— Кожа да кости. И озабочен своей душой.

— Дурак. Слушай. Я озабочена душой Барбары.

— Что она затеяла?

— По-моему, она влюблена.

— Чушь.

— Но она хандрит.

— Просто соскучилась по мне.

— А когда не хандрит, так разговаривает по телефону или пишет письма.

— Не мне.

— Именно. Кому-то в Лондон.

— Робину Трампингтону?

— Она не говорит.

— Неужели ты не можешь подслушать телефонный разговор?

— Пробовала, конечно. Разговаривает она явно с мужчиной. Они говорят как-то непонятно, но, по-моему, очень нежно. Ты сильно огорчишься, если она сбежит?

— Да ей это и в голову не придет. Ради Бога, не наводи ребенка на такие мысли. Дай ей касторки.

— Ну-ну, ладно, лишь бы ты не беспокоился. Просто я подумала — надо тебя предупредить.

— Скажи ей, я скоро вернусь.

— Она знает.

— Ну, тогда, пока я здесь, держи ее под замком.

Бэзил рассказал Анджеле об этом разговоре.

— Барбара говорит, что Барбара влюблена.

— Которая Барбара?

— Моя. Наша.

— Ну что ж, в ее годы это вполне естественно. В кого же?

— Я думаю, в Робина Трампингтона.

— Вполне подходящая партия.

— Ради Бога, Анджи, она же еще совсем ребенок.

— Я влюбилась как раз в ее возрасте.

— И что хорошего из этого вышло? А этот молодчик просто зарится на мои деньги.

— Не на твои, а на мои.

— Я всегда считал их своими. Она не получит ни гроша. Во всяком случае, пока я жив.

— У тебя такой вид, словно ты уже одной ногой в могиле.

— Никогда не чувствовал себя лучше. Просто ты еще не привыкла к моей новой внешности.

— Ты еле держишься на ногах.