Полное собрание рассказов

За свою жизнь я навидался немало молодых жен, делавших одну и ту же ошибку. Они или пытались установить особые доверительные отношения с друзьями своих мужей, полагая, что тем самым защищают неприкосновенность своей территории и укрепляют супружеские отношения, или же придерживались старорежимных подходов, старой истины, что «встречают по одежке, провожают по уму», и старались обращаться с новыми кандидатами в друзья семьи в строгом соответствии с их заслугами. Похоже, что Люси эти опасности не грозили. Я часто приходил в неурочный час, даже бывал груб, но, как один из друзей Роджера, воспринимался ею как член его семьи; мы демонстрировали недостатки, которые ей не дозволялось исправлять; имели право являться к ним в дом без приглашения и кричать с требованием немедленно найти открывалку; могли запросто присоединиться к молодоженам за ужином. Вопрос вторжения тут не поднимался. Просто, по ее мнению, мы были неразделимы, не существовали каждый в отдельности. То был, как я уже говорил, безупречный и одновременно весьма провокационный подход. И на протяжении последующих нескольких дней я вдруг обнаружил, что трачу просто невероятное количество времени — и это вместо того чтоб работать — на размышления о том, как изменить подобное отношение, в особенности к себе.

Вскоре я сделал первый ход — пригласил их с Роджером на ленч, — хотя был уверен, что никто из друзей — ни один из тех, от которых я хотел бы отмежеваться, — никогда бы не решился на подобный шаг. Я сделал это с соблюдением всех формальностей, пригласил за несколько дней в письме к Люси, понимая, что все это станет большим сюрпризом для Роджера. Он позвонил мне и спросил:

— Люси говорит о каком-то твоем приглашении на ленч. Как это понимать?

— Так вы придете?

— Да. Думаю, да. Но что все это означает?

— Ничего особенного. Просто приглашаю вас на ленч, и все.

— Почему?

— Но в этом нет ничего необычного. Почему бы не пригласить молодоженов? Просто жест вежливости.

— А ты не приведешь с собой тех чудовищных иностранцев, с которыми общался за границей?

— Нет, ничего подобного.

— Знаешь, все это как-то странно на мой взгляд. Написать письмо и все такое прочее…

Я повесил трубку.

Люси ответила столь же официальным согласием. Я изучал ее почерк. (Я ожидал, уж сам не знаю почему, что это будет округлый девичий почерк из эпохи, наступивший после изобретения гравировальных досок. Но вместо этого) она писала как мужчина. (И использовала, насколько я заметил, авторучку; явление для девушек довольно необычное.)

«Дорогой Джон.

Мы с Роджером будем рады встретиться с вами за ленчем в „Ритце“ во вторник в 1.30.

Искренне ваша

Люси Симмондс»

Не уместней ли было написать просто «ваша» после обращения «Дорогой Джон»? Я долго соображал, что она хотела этим сказать. Другая бы девушка могла написать это ни к чему не обязывающее «ваша» без всякой задней мысли, но Люси не могла позволить себе отклонений от нормы. Сам я закончил послание к ней припиской: «Привет Роджеру».

А не проявила ли она чрезмерного официоза, повторно обозначив место и время? Писала ли быстро, не раздумывая, или же немного погрызла колпачок ручки?

Бумага, несомненно, принадлежала хозяину, сдавшему им жилье, выбор ее был отмечен безупречным вкусом. Я даже принюхался к письму — показалось, что от него исходит еле уловимый запах туалетного мыла.

И тут я возмутился и устыдился своего поведения. Ну разве это не идиотизм — сидеть и размышлять над какой-то запиской? И вместо этого принялся соображать, кого еще пригласить в компанию — ну уж определенно, то не должен быть человек из шайки, которую она привыкла считать «друзьями Роджера». С другой стороны, ясно, что праздник устраивается для нее. Роджер не должен был первым догадаться, что этих людей просто используют как фон. В конце концов, после долгих размышлений и одного-двух неверных предположений, я остановил выбор на даме-новеллистке средних лет, женщине безупречной репутации, и Эндрю Дезерте с супругой — чрезвычайно общительной паре. Увидев этих гостей, Роджер впадет в еще большее недоумение. Я так и видел, как он на протяжении всего ленча сидит и пытается вычислить, с чего это вдруг мне вздумалось потратить пять фунтов таким странным образом.

Лично мне ленч доставил огромное удовольствие. Люси заговорила о живописи моего отца.

— Да, — сказал я, — в то время это было в моде.

— О нет, я вовсе не о том, — с искренним удивлением заметила она и продолжила свой рассказ о том, как однажды остановилась перед витриной на Дьюк-стрит, где было выставлено огромное батальное полотно отца, которое по частям собирали два специально нанятых солдата. — Думаю, эта картина достойна дюжины хвалебных колонок в газетах-еженедельниках, — добавила она.

— Как у Киплинга в «Свет погас», — вставила женщина-новеллистка.

— Вот как? Не знала. — И она сообщила, что никогда не читала Киплинга.