Полное собрание рецензий

Насколько я знаю, устав Премии Нобеля не запрещает членам Комитета принимать к сведению мнения независимых экспертов-любителей. Так вот, мое мнение такое, что не стоит долее тянуть с присуждением Премии г. Филипу Роту (1933 г. р., гражданин США, в которых и проживает).

Произведения, созданные г. Ротом в течение последнего десятилетия, поражают своей мощью. Знаете, у нас, в России, был такой классик литературы – Николай Гоголь, – так вот он говаривал, что бывают писатели, которые пишут, а бывают – которые творят. Справедливость этого афоризма особенно заметна в наши дни, когда т. н. художественная проза (fiction) фактически докатилась до состояния, так сказать, фигуративной эссеистики. По-видимому, это как-то связано со всеобщей утратой интереса людей друг к другу: персонажи повествований различаются по именам и сюжетным функциям, но ни одного из них невозможно вообразить вне текста, в который они заключены. Это довольно (чтобы не сказать: самый) важный критерий: великим писателям прошлого удавалось внедрять в сознание читателя образы придуманных, но незабываемых людей; своего рода привидения, обладающие, однако, значительным интеллектуальным объемом. Не стану докучать вам хрестоматийными примерами.

Без особого удовольствия приходится констатировать, что г. Филип Рот – едва ли не единственный (из прозаиков, успевших к настоящему моменту завоевать всемирную известность), кто еще владеет этим старинным секретом. Умеет средствами литературного стиля создавать личности, обладающие, с точки зрения читателя, реальностью – в такой же (а по существу – даже в большей) степени, что и доступные непосредственному наблюдению современники, сограждане, а то и домочадцы.

Как он это делает? Возьмите «Театр Шаббата» (1996). Автор придвигает к вам вплотную речевой центр чужого «я». Это как трансляция матча, по ходу которого вы постепенно усваиваете правила неизвестной вам игры. Или как передача с телекамеры, установленной внутри автомобиля, участвующего в гонке. Ни одного движения нельзя предугадать, но препятствия преодолеваются одно за другим, и сам процесс захватывает вас (поначалу – только скоростью и непрерывностью). Вы не знаете, что выкинет, предпримет, произнесет, подумает про себя этот странный, нелепый, ни на кого из ваших знакомых не похожий субъект – некто Моррис Шаббат – на следующей странице. Но что бы он ни выкинул, ни предпринял, ни подумал – это не будет иметь никакого объяснения, кроме одного: он не такой, как вы или я, он – другой, он совсем чужой, кажется – он безумный. Потом вы начинаете улавливать в этом безумии некую систему и чувствовать ее как тайну, столь же притягательную, как и отталкивающую. Дело доходит до того, что вам начинает казаться: будь вы таким, как он, и на его месте (разумеется, это немыслимо), – вы, пожалуй, страдали бы и острили в точности, как он.

А он больше ничего не умеет: только страдать, острить и делать безобразные глупости. Он и сам безобразен (хотя вот уж не глуп): седая (он стар) борода, отвислое брюхо, артритные пальцы. Черт знает как одет. Алкаш, хам; собственно говоря – вообще никто, бывший режиссер кукольного театра, а ныне захолустный приживал нелюбимой и не любящей жены. Гороховый шут собственной биографии. Ничего за душой, кроме отдельной точки зрения на всё, – но у вас возникает и постепенно усиливается иллюзия, будто эта же точка помещается и в вашей голове.

И что вы знаете о нем едва ли не больше, чем о самом себе, во всяком случае – необычайно много. Как будто роман страница за страницей наполнял его, заполнял – и стал им. И что это почему-то важно.

Хотя в сюжете, видит Бог, ничего такого общеполезно-поучительного. Ну не осталось у человека в жизни ни радости, ни смысла, и он пытается забыть, что они были, а вместо этого припоминает. Предаваясь – в воспоминаниях и наяву – разным неприличным излишествам.

Почти всегда противен, иногда страшен, однако – это непостижимо – никогда не ничтожен. Наверное, оттого, что все время чувствует сильную боль, и роман так устроен, что она вам передается.

И вот эта невозможность презирать человека нисколько не одобряемого – и есть, по-моему, то самое, что имел в виду основатель Премии Нобеля, пожелав, чтобы она присуждалась авторам произведений «идеалистической направленности».

Что-то такое происходит и в нескольких других романах г. Филипа Рота. Я позволил себе разобрать «Театр Шаббата» просто потому, что он, как мне кажется, лучше всех остальных переведен по-русски. Тут – причем едва ли не впервые – преодолена некая местная специфическая трудность. Как вы помните, текст изобилует изображениями т. н. развратных действий, а соответствующая русская лексика насквозь пропитана отвращением и жестокостью. Почти не пытаясь ее смягчить, переводчица тем не менее заставила ее работать так, чтобы интонационный строй романа постоянно передавал голос ума, не прощающего никому (особенно – себе) ничего (особенно – пошлости). Что, как мне представляется, отвечает намерениям автора. Впрочем, это частность.