Полное собрание сочинений Алексея Степановича Хомякова. Том 2

Впрочем, ученый автор рассматриваемого сочинения, предвидя вероятно это затруднение и желая по возможности облегчить единство, предполагает символ веры, до того сокращенный и доведенный до размеров столь скудных, что действительно Протестантскому миру трудно бы было на нем не помириться (если этот мир, как заставляют думать некоторые признаки, точно занят теперь изысканием minimum'а веры). В широкие врата своей Церкви г. Бунзен пропускает и Анабаптистов, и Индепендентов, даже Унитариев или Антитринитариев, *) которых он окрещивает в приятное название анти-Афанасианцев (должно быть для того, чтобы избегнуть более верного, но за то и более грубого названия анти-христиан). Казалось бы, и этого довольно. Но нет! чтобы беспрепятственнее достигнуть цели и доказать до какой степени он податлив в деле веры, г. Бунзен идет гораздо дальше. В письме от 28 августа, он припоминает, что в этот день родился некогда знаменитый гений, и восклицает по этому случаю: «По истине, память мученика празднуем мы в этот день! В самом деле, вступить в жизнь, не значит ли принять страдание?» Иными словами, все люди мученики, не исключая Нерона и Гелиогабала. Автор продолжает: «Не такова ли в особенности жизнь для того, кому предназначено быть исповедником — прекрасное наименование, которым Христианство первых веков отличало своих героев! Да, он был исповедник и более чем исповедник! Он был пророк и апостол!» Мученик, о котором идет речь, был Гёте, тот самый, который

*) Отрицающих догмат Троицы. Пр. изд.

218

умер, окруженный ласками великогерцогского двора, увенчанный всеми лаврами литературной славы, украшенный всеми знаками гражданского отличия! Этот исповедник (этим именем называли христиане одних страдальцев за веру) был Гёте, автор Вертера, Родства по выбору Wahlverwandtschaften), Кориноской Невесты и Римских Элегий! Этот апостол был Гёте — он, который, во всю свою жизнь, не проронил ни одного слова, в котором была бы слышна вера; он, который до того чуждался религии, что даже не чувствовал нужды отрицать ее. Оспаривать доктрину г. Бунзена мне и на мысль не приходит — это, разумеется, само собою: но вот к какому заключению придет непременно всякий серьезный читатель: если человек столь ученый, столь благочестивый и умный, мог утонуть в подобной пучине нелепостей, значит, его втолкнуло в нее самое дело, им защищаемое. И действительно, в лице г. Бунзена мы видим перед собою самоубийство Протестантства в его притязаниях на свободу, подобно тому как в лице г. Стала видели самоубийство Протестантства в его притязаниях на незаконный традиционализм. *)

Каково бы ни было однако значение мнений личных, оно не может равняться по важности с проявлениями мыслей общественных. Прошедший год ознаменовался одним из самых замечательных проявлений этого рода, едва ли не единственным в истории религии. Целое и довольно значительное религиозное общество, присваиваю-

*) Поводом к упомянутой выше апофеозе Гете послужил г-ну Бунзену проект оратории, составленной самим Гете для одного немецкого музыканта. Этот проект озаглавлен был так: Христос в истории человеческой, и сопровождался объяснением, тон которого столько же противен религии, сколько смысл его противен философии. Гете высматривал в Моисеевом законе необходимость; он не видел, что закон есть свободное повиновение, подобно тому как христианская свобода есть свободное согласие. Бог есть свобода для всех чистых существ; Он есть закон для человека не возрожденного: Он есть необходимость только для демонов.

219