Полное собрание сочинений Алексея Степановича Хомякова. Том 2

Никогда этот спор, бессмысленность которого слишком очевидна пред светом апостольская предания, не волновал Церкви, да и не мог волновать ее. *). В самом деле, вера не есть действие одного постижения, но действие всего разума, т. е. постижения и изволения в их внутреннем единстве. Вера — жизнь и истина в одно и то же время (как я сказал в первой моей брошюре), есть такое действие, которым человек, осуждая свою собственную несовершенную и злостную личность, ищет соединиться с существом нравственным по преимуществу, с Иисусом праведным, с Богочеловеком, Вера есть начало, по самому существу своему, нравственное; нравственное же начало, которое бы не заключало в себе стремления к обнаружению, обличило бы тем самым свое бессилие, точнее — свое ничтожество, свое не-

*) Хотя некоторые православные богословы целиком перенесли его с Запада в нашу школу. Пр. переводч.

127

бытие. Обнаружение веры и есть дело; ибо и молитвенный вздох, едва зачавшийся в глубине сокрушенного сердца есть такое же дело как и мученичество. Различие этих дел только во времени и в обстоятельствах, при которых Бог дозволяет человеку воспользоваться дарами благодати.

Какое дело мог совершить разбойник, прикованный на кресте? или дело его — раскаяние и исповедание в тоже время — было недостаточно? или Бог милует в виде изъятий? Итак, утверждать, как делают это Протестанты, что человек спасается верою независимо от дел, значит высказывать мысль, содержащую в себе противоречие себе самой; ибо это значит утверждать, что человек может быть спасен таким началом, которое явным образом запечатлено ничтожеством и бессилием. Утверждать, как делают это Латиняне, что человек спасается верою и делами, значит высказывать положение, лишенное всякого смысла; ибо это значит утверждать, что начало спасения должно быть не только крепко и сильно, но еще, в добавок, иметь и признаки крепости и силы, как будто первое не предполагает второго. Безумие Протестанта состоит в том, что он низводит начало (т. е. творческую силу) на степень абстрактного понятия; безумие Латинянина — в том, что он приставляет к началу его проявление, в виде наддачи. Уединив человека от его братьев и отлучив его от Бога, оба западные вероисповедания нашли еще средство рассечь самого человека надвое, во всей его жизни, и отделить разум от действия, которое есть выражение разума, иначе его слово, принимая этот термин в самом широком его значении. В этом случае философское заблуждение происходит от ложного направления (более или менее очевидного) религиозной мысли. Как у протестантов, так и у Латинян, на дне души всегда шевелится вопрос: чем выслуживает человек свое спасение? Этот тяжебный вопрос стоить у них на месте христианского вопроса: как Бог совершает спасение человека? Для нас такое заблуждение невозможно, как

128

я уже сказал. Мы знаем, что вера жива, иначе действенна, и что если бы она не проявлялась делом (хотя бы и не всегда заметным для людского глаза), то была бы не верою, а простым верением (croyance), логическим познанием, или, как говорит Св. Иаков, трупом. Ясно, что тот и другой вид западного раскола заблуждается; но справедливость требует заметить, что заблуждение у Римлян более закоренело, чем у их противников. Протестант, хотя и увлекается вообще до того, что принимает за веру умственное постижение, часто однако приходит к сознанию ложности этого учения и возвращается к понятию о живой вере. Но Римлянин, этот неисправимый законник, крепко на том стоите, что дело, само по себе, имеет силу и власть более или менее независимую от веры; он видит в нем как бы самостоятельную цифру, прикладывает ее к вере — это для него другая цифра — и этим сложением очищает счеты между Богом и тварью.

Таким образом на самом факте обнаруживается, что западный раскол, разрушив органическое единство земной Церкви и единственное его основание (нравственный закон взаимной любви), разрушил тем самым органическое единство и Церкви невидимой, разъединив человека с его братьями, с его Спасителем и Богом, и тем самым упразднил истинное общение совокупной молитвы. Нравственное преступление, отнявшее у Церкви (как показал я в первой моей брошюре) ее единственное разумное основание, в то же время исказило все духовное существо Христианства. Если мы теперь, от рассмотрения молитвы, этого высшего воспарения земли к небу, перейдем к рассмотрению таинств, этого осязательнейшего проявления ниспосылаемой с неба на землю Божественной благодати, то мы увидим и здесь то же самое, что там.

Во-первых, нельзя не заметить, что Германское Протестантство, хотя и не хочет признавать более двух таинств, постоянно однако, в различных своих сектах, пытается снова ввести отринутые им таинства, в

129