Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7

- Ты бы приняла хины, - сказал он, и подумал: "Завтра среда, отходит пароход, и я не еду. Значит, придется жить здесь до субботы". Надежда Федоровна поднялась в постели на колени. - Я ничего сейчас не говорила? - спросила она, улыбаясь и щурясь от свечи. - Ничего. Надо будет завтра утром за доктором послать. Спи. Он взял подушку и пошел к двери. После того, как он окончательно решил уехать и оставить Надежду Федоровну, она стала возбуждать в нем жалость и чувство вины; ему было в ее присутствии немножко совестно, как в присутствии больной или старой лошади, которую решили убить. Он остановился в дверях и оглянулся на нее. - На пикнике я был раздражен и сказал тебе грубость. Ты извини меня, бога ради. Сказавши это, он пошел к себе в кабинет, лег и долго не мог уснуть. Когда на другой день утром Самойленко, одетый, по случаю табельного дня, в полную парадную форму с эполетами и орденами, пощупав у Надежды Федоровны пульс и поглядев ей на язык, выходил из спальни, Лаевский, стоявший у порога, спросил его с тревогой; - Ну, что? Что? Лицо его выражало страх, крайнее беспокойство и надежду. - Успокойся, ничего опасного, - сказал Самойленко. - Обыкновенная лихорадка. - Я не о том, - нетерпеливо поморщился Лаевский. - Достал денег? - Душа моя, извини, - зашептал Самойленко, оглядываясь на дверь и конфузясь. - Бога ради извини! Ни у кого нет свободных денег, и я собрал пока по пяти да по десяти рублей - всего-навсего сто десять. Сегодня еще кое с кем поговорю. Потерпи. - Но крайний срок суббота! - прошептал Лаевский, дрожа от нетерпения. - Ради всех святых, до субботы! Если я в субботу не уеду, то ничего мне не нужно... ничего! Не понимаю, как это у доктора могут не быть деньги! - Да, господи, твоя воля, - быстро и с напряжением зашептал Самойленко, и что-то даже пискнуло у

{07406}

него в горле, - у меня всё разобрали, должны мне семь тысяч, и я кругом должен. Разве я виноват? - Значит: к субботе достанешь? Да? - Постараюсь. - Умоляю, голубчик! Так, чтобы в пятницу утром деньги у меня в руках были. Самойленко сел и прописал хину в растворе, kalii bromati, ревенной настойки, tincturae gentianae, aquae foeniculi - все это в одной микстуре, прибавил розового сиропу, чтобы горько не было, и ушел. XI - У тебя такой вид, как будто ты идешь арестовать меня, - сказал фон Корен, увидев входившего к нему Самойленка в парадной форме. - А я иду мимо и думаю: дай-ка зайду, зоологию проведаю, - сказал Самойленко, садясь у большого стола, сколоченного самим зоологом из простых досок. - Здравствуй, святой отец! - кивнул он дьякону, который сидел у окна и что-то переписывал. - Посижу минуту и побегу домой распорядиться насчет обеда. Уже пора... Я вам не помешал? - Нисколько, - ответил зоолог, раскладывая по столу мелко исписанные бумажки. - Мы перепиской занимаемся. - Так... Ох, боже мой, боже мой... - вздохнул Самойленко; он осторожно потянул со стола запыленную книгу, на которой лежала мертвая сухая фаланга, и сказал: - Однако! Представь, идет по своим делам какой-нибудь зелененький жучок и вдруг по дороге встречает такую анафему. Воображаю, какой ужас! - Да, полагаю. - Ей яд дан, чтобы защищаться от врагов? - Да, защищаться и самой нападать. - Так, так, так... И всё в природе, голубчики мои, целесообразно и объяснимо, - вздохнул Самойленко. - Только вот чего я не понимаю. Ты, величайшего ума человек, объясни-ка мне, пожалуйста. Бывают, знаешь, зверьки, не больше крысы, на вид красивенькие, но в высочайшей степени, скажу я тебе, подлые и безнравственные. Идет такой зверек, положим, по лесу, увидал птичку, поймал и съел. Идет дальше и видит в траве

{07407}