Полное собрание сочинений и письма. Письма в 12 томах

владыкой мipa; это имя может носить и мой приятель Володя, потому что имена даются не за заслуги, а в честь и в воспоминание когда-то живших замечательных людей... Если Ваш грамотей не согласится со мной, то у меня есть еще одна "закавычка", которая, наверное, проймет его: возвеличивая людей даже до бога, мы не грешим против любви, а напротив, выражаем ее. Не следует унижать людей - это главное. Лучше сказать человеку "мой ангел", чем пустить ему "дурака", хотя человек более похож на дурака, чем на ангела. Вот и всё. А за сим примите от меня выражение самой искренней преданности. Поклонитесь тете, сестрам, братьям, Иринушке и всем знакомым. Ваш А. Чехов. Мой адрес: Москва, Кудринская Садовая, дом Корнеева. Одновременно посылаю письмо Георгию. Вчера у меня было очень много гостей. Был, между прочим, А. А. Долженко, игрок на скрипке и на цитре; из него вышел прекраснейший человек. Он бывает у нас раза 2 в неделю и очень привязан к нам. Он необыкновенно остроумен, честен и порядочен. Беднягу сбивают только ять, фита и i... Пишет прескверно и немало горюет по этому поводу. Талантлив он, как покойный Иван Яковлевич.

221. А. С. ЛАЗАРЕВУ (ГРУЗИНСКОМУ) 23 января 1887 г. Москва. Вы напрасно поспешили уехать, добрейший коллега. Во-первых, у меня 17-го было многолюдно и весело, во-вторых, я готовил Вам медицинское свидетельство, и, в-третьих, Ваше усердие по службе совершенно бесполезно: насколько мне известно, за то, что Вы поспешили, Вас не произвели в действ(ительные) статские советники. Лейкин сердит на Вас. На меня тоже. (Я потребовал прибавки.) Что ж, будем с покорностью сносить гнев наших начальников! Несть власти, аще не от бога...

{02020}

Посылая еще раз упрек за Ваше усердие по службе, пребываю уважающим А. Чехов. На обороте: г. Киржач (Владимирск(ой) губ.) Его высокоблагородию Александру Семеновичу Лазареву. В учительской семинарии. Ведь на Вашу долю была закуплена провизия!

222. Н. А. ЛЕЙКИНУ 26 января 1887 г. Москва. 26-го янв. Добрейший Николай Александрович! Сегодня получил Ваше письмо и немедленно отвечаю. Прежде всего констатирую тот факт (как говорят ученые жиды), что я нездоров. Вот уже целая неделя, как я чувствую во всем теле ломоту и слабость; сейчас ходил слушать лекцию Захарьина (о сифилисе сердца), простоял не более 1 1/2 часов, а утомился, точно сходил пешком в Киев. Работать нужно, но не работается, и всё, что я пишу, выходит плохо. Вот причина, почему я не послал Вам рассказа. В понедельник Билибин получил от меня письмо, в к(ото)ром я, во избежание траты на телеграмму, просил его немедленно уведомить Вас, что рассказа не будет. Насчет Литературного фонда-с удовольствием. Если выбаллотируют, то уплатите им не из январского гонорара, а из будущего февральского, ибо сейчас не имею ни гроша. Буквально: ни гро-ша! Брать взаймы еще не научился - большое неудобство! Относительно поездки в Питер на 2-й неделе поста не знаю, что сказать Вам. Я очень рад быть полезным, но, представьте, мои домашние уверяют меня, что читаю я отвратительно, да и сам я чувствую всякий раз, что после 40-50 строк у меня начинают сипеть и сохнуть голосовые связки. Как бы мне не проехаться даром и не наехать на скандал! Подумайте...

{02021}

Алекс(андр) Пав(лович) писал мне о том, что он уже не служит в "Судоходстве". Судя по его письмам, живется ему недурно и он доволен. У нас погода тоже скверная. Вчера была оттепель, сегодня мороз, а завтра будет дождь. Очевидно, природа стала работать в мелкой прессе. Иначе было бы непонятно такое ее поведение. Вы пишете, что у Виктора Викторовича своеобразные требования по отношению к рассказам и повестям. Мне всякая своеобразность правится, а особливо такая, к(ото)рая долго держится в человеке. Виктор Викторович по-своему прав. Отчего петербургская литературная братия не служила панихиды по Надсоне? Надсон - поэт гораздо больший, чем все современные поэты, взятые вместе и посыпанные богами Лиодора Иваныча. Из всей молодежи, начавшей писать на моих глазах, только и можно отметить трех: Гаршина, Короленко и Надсона. За сим поклон Вашим. Ваш А. Чехов. Насчет одиннадцати копеек - merci!