9. То же претерпел Авраам
и из-за сына законнаго. Пусть никто не говорит, что он не скорбел и не страдал по-отечески, и пусть не лишает его самой
высшей похвалы, желая сверх меры показать его любомудрие. Мы смущаемся и скорбим, а часто и плачем, когда видим, что по
площади ведут на смерть людей, уличенных в постыдных делах и долгое время проводивших такую жизнь, и притом незнакомых и
никогда не виданных нами; как же мог не чувствовать человеческой скорби тот, кому повелено было сына своего, законнаго,
единственнаго, рожденнаго сверх чаяния по истечении столь долгаго времени и в самой глубокой старости (от чего любовь
сильнее воспламеняется), этого сына, еще юнаго, заклать собственными руками и принесть во всесожжение? Что может быть
смешнее возражающих против этого? Если бы он был камнем, или железом, или адамантом, и тогда мог ли он не сокрушаться и
не трогаться красотою сына (который был в самом цвете лет), разумностию речей и благочестием души его? Он спросил отца:
се огнь и дрова, где есть овча? и услышал, что Бог узрит себе овча во всесожжение чадо
(Быт. XXII, 7), а более ни о чем не спрашивал; видел, что отец связывает его и не противился; положен был на
дрова, и не соскочил; видел нож заносимый на него, и не смутился! Что может быть благочестивее этой души? Кто же
осмелится еще сказать, что Авраам от всего этого не страдал нисколько? Если бы ему предстояло принести в жертву врага и
неприятеля, если бы он был зверем, и тогда мог ли он сделать это без скорби? Нет, нет; не приписывай праведнику такой
жестокости: он сетовал и сокрушался. Бог, говорил он, узрит себе овча во всесожжение,
чадо. Видишь ли, какая жалость заключается в этих словах? Однако он удерживал и подавлял скорбь, и делал все
с такою готовностию, с какою делали бы люди, не встречающие ничего такого, что удерживало бы их. Итак, принесши своего
сына в жертву (ибо он заклал его в своем намерении), он возвращает его матери здравым и невредимым; а она, приняв сына и
не успев довольно нарадоваться на него, оставляет жизнь. И это не мало опечалило Авраама. Хотя она жила с ним долгое
время, однако это нисколько не помогало ему легче перенести несчастие, напротив причиняло тем больше уныния; потому что
мы особенно привязываемся к тем, которые долго жили с нами и представили нам много доказательств своей дружбы и
добродетели. И что это действительно так, доказал сам патриарх своим сетованием и плачем о Сарре. А что сказать о
заботах его относительно сына, жены его и (сводных) братьев его и всего прочаго? Всякий, желающий вникнуть в подробности
этого, увидит, что жизнь праведника была гораздо бедственнее и была исполнена больших забот, чем как изображено теперь.
Писание сказало только о главнейшем, а все прочее, что обыкновенно бывает каждый день в доме, где множество слуг, и муж,
и жена, и дети, и забота о многих делах, предоставило нашему соображению. Так, скажешь ты; но при всяком из этих
огорчений величайшую отраду приносило Аврааму то, что он терпел все это для Бога. То же может служить утешением и для
тебя; искушение постигло и тебя не по чьему-либо иному попущению, а по Божьему. Если злые демоны, без Его позволения, не
осмеливались некогда напасть на свиней, то тем более на твою драгоценную душу (Матф, VIII, 30 и дал.). Посему, как
Аврааму великую награду доставило то, что он переносил все мужественно и с благодарностию, так то же доставит награду и
тебе; только бы ты не унывал и не роптал, но за все благодарил человеколюбиваго Бога. Так и блаженный Иов претерпел все,
что он претерпел, по попущению Божию; но венцы доставило ему не то одно, что он претерпел, но и то, что мужественно
устоял против всех бедствий; и все мы удивляемся ему не потому, что диавол лишил его всего, но потому, что Иов
во всех сих не согреши ниже устнама своима (Иов. I, 22).