Полное собрание сочинений. Том 1

– В некоторой степени. Одиночка может долго просуществовать, но на него никто не обратит внимания, как заноза: нудно, противно, но ничего страшного. А вот масса, бунтари, могут много чего сделать, но не успевают, так как период полураспада у масс очень мал, и они быстро растворятся в нашем всеразъедающем океане.

– Вы стали как-то по-другому мыслить…

– Да, я многое переосознал. Вернее даже не так, я стал мыслить глубже и стал понимать больше. Сейчас мне всё ясно и понятно, это довольно странное чувство.

– А вам кололи психотропные препараты?

– Да, конечно, это даже в книге заметно, в последних главах.

– А сколько в общей сложности вы провели времени в наблюдательной палате?

– Я не считал. И вообще, это не имеет значения.

– А что имеет?

– Результат.

– И каков он, этот результат? Для вас, конечно.

– Это невозможно описать никакими словами.

– А о чём же вы обычно думали?

– Обычно я вообще не думал, я спал. Только ночью я заставлял своё сознание проснуться, и тогда всеми мыслями были: как бы не уснуть и не забыть, о чём я писал.

– Это были неприятные ночи?

– Ещё раз повторяю, это не имеет значения. Да вы и не поймёте.

– Почему же, я всё понимаю.

– Нет, не понимаете. Это нельзя понять не пережив. Потрогать льва за усы и не угодить ему в пасть– это что-то…

– То есть, не всё было так плохо.

– Мир крайностей: ничего наполовину, всё до конца. Если хорошо, то так, что чертям завидно, если плохо, то до смерти, пусть и моральной. Не тёмно-серые и светло-серые полосы как здесь, а настоящие, чёрные и белые.

– Получается, настоящий мир тот, а не этот.

– Да нет, просто слишком большие различия.

– А если бы этот мир стал таким же, как тот, он стал бы настоящим?

– Ничего хорошего я здесь не вижу. Тот мир – мир тоталитаризма, свободу можно только украсть, а свобода, как я уже неоднократно говорил, самое ценное, что есть у человека, и я не отказываюсь от своих слов, скорее даже я стал верить в них ещё больше.

– Получается, там вы только укрепили свою веру?

– Да. Там я почувствовал по-настоящему то, во что всегда верил, я почувствовал свободу. Там она ярче и имеет гораздо большее значение, чем здесь, жаль только, что её там слишком мало.

– Кстати, как вы писали свой роман?

– На ощупь под одеялом, без движений, без остановки…

– Страшно было?

– Да, и ещё как! Но в тоже время и ужасно приятно от осознания того, что ты стоишь в оппозиции огромному колоссу, и ему приходится считаться с тобой.

– А вам кто-нибудь помогал в ваших стараниях?

– Конечно, один бы я ничего не сделал. Были там друзья, настоящие друзья. Даже не знаю, как их назвать; не то кровные братья, не то братья по борьбе…

– А это хорошо, обрести покой?

– Кому как, для меня нет. Я живу, пока борюсь. Я перестану считать себя человеком, как только опущу руки.

– Ну что же Игорь Сергеевич, я думаю, хватит, не буду утруждать вас лишний раз…

– Я полон сил, мне не нужен отдых. Я думаю, завтра же начну новый роман.

– Про что?

– Узнаете.

– Надеюсь, он будет не хуже предыдущего.

– Теперь я понял, как надо писать, должно получиться не хуже этого.

– Будем ждать с нетерпением. Спасибо за беседу.

– До свидания.

– До свидания, надеюсь, скоро увидимся.

Анатолий Андреевич выключил диктофон.

– Неплохое получилось интервью.

Игорь Сергеевич покачал головой.

– Нет, совсем не то. Я так ничего не объяснил, я вы ничего не поняли, очень жаль.

– Чего же тут непонятного?..

– Ну да ладно, кому это надо? Да и действительно, кто это поймёт?

Игорь Сергеевич встал с кресла.

– До свидания, Андрей Андреевич.

– Да, да, до свидания.

Игорь Сергеевич закрыл дверь. Настроение у него почему-то резко ухудшилось.

«Да, здесь меня никто не поймёт. Здесь всё не так, всё не то».

Глава 8

Время шло.

Тот же стол, тот же вид из окна, да только что-то не так, всё как-то по-другому.

Вот уже больше месяца, как Игорь Сергеевич писал свой новый роман, который ему никак не давался.

Первые две-три недели всё было как нельзя лучше, Игорь Сергеевич в это время написал львиную долю всей работы. Тогда он писал с удовольствием, энергия просто переполняла его, никто не мешал ему, он был свободен, и он гордился собой. Но затем это замечательное чувство постепенно прошло и сменилось какой-то тупой болью. Он писал всё меньше и меньше, скорее по инерции, чем по желанию. Ему было страшно признаться, но он скучал по психушке, по тем незабываемым и неповторимым временам, и с каждым днём эта грусть становилась всё больше и больше.

«Я думал, я научился писать… Нет, как не умел, так и сейчас не умею. Эх, ну что ещё надо? У меня есть слава, время, свобода, пиши на здоровье, почему хоть теперь ничего не получается? Осталась ведь какая-то десятая часть, и я никак не могу её написать, нет никакого желания, вся энергия иссякла.

Странно, но придётся признать, что психушка подзарядила меня, а как её не стало, так и энергии тоже, этот месяц я писал на остатках. Эх, а первое время я так был доволен жизнью, доволен собой. Сейчас осталась только пустота и ничего больше.