Полное собрание сочинений. Том 1

«Если мы обратим внимание, что у нас крестьянство разделено, как в Германии, по правам и владению, на различные категории (государственные крестьяне, удельные, бывшие помещичьи, и из них получившие полные наделы, средние и четвертные, дворовые); что общинный быт не представляется у нас общим бытом; что в юго-западном крае, встречаясь с личным землевладением, мы встречаемся опять с крестьянами тяглыми, пешими[252], огородными, батрачными и чиншевиками, из которых одни имеют по 100 десятин и более, а другие не имеют и вершка земли; что в балтийских губерниях аграрный строй представляется совершенным сколком с германского аграрного строя и т. д., – то увидим, что и у нас есть почва для буржуазии».

Нельзя не отметить тут того мечтательного преувеличения значения общины, которым всегда грешили народники. Автор выражается так, как будто бы «общинный быт» исключал буржуазию, исключал раздробление крестьян! Да ведь это же прямая неправда!

Всякий знает, что и общинные крестьяне тоже раздроблены по правам и наделам; что во всякой наиобщинной деревне крестьяне опять-таки раздроблены и «по правам» (безземельные, надельные, бывшие дворовые, выкупившие наделы особыми взносами, приписные etc., etc.), и «по владению»: крестьяне, которые сдали наделы, у которых их отобрали за недоимки, за то, что они не обрабатывают и запускают, – и которые снимают чужие наделы; крестьяне, имеющие «вечную» землю или «покупающие на года» по нескольку десятин; наконец, крестьяне бездомовые, без всякого скота, безлошадные и многолошадные. Всякий знает, что в каждой наиобщинной деревне на этой почве хозяйственной раздробленности и товарного хозяйства растут пышные цветы ростовщического капитала, кабалы во всех её формах. А народники всё ещё рассказывают свои приторные сказки о каком-то «общинном быте»!

«И молодая буржуазия у нас, действительно, растёт не по дням, а по часам, растёт не по одним только еврейским окраинам, но и внутри России. Выразить цифрами её численность пока очень трудно, но, смотря на возрастающее число землевладельцев, на увеличивающееся число торговых свидетельств, на увеличивающееся число жалоб из деревень на мироедство и кулачество и т. п. признаки[253], можно думать, что численность её уже значительна».

Совершенно верно! Именно этот факт, верный для 1879 г. и бесспорный, в неизмеримо большем развитии, для 1895 г., и служит одним из устоев марксистского понимания русской действительности.

Отношение к этому факту у нас одинаково отрицательное; мы оба согласны в том, что он выражает явления, противоположные интересам непосредственных производителей, – но мы совершенно различно понимаем эти факты. Теоретическую сторону этого различия я уже охарактеризовал выше, а теперь обращусь к практической.

Буржуазия – особенно деревенская – ещё слаба у нас; она только ещё зарождается, говорит народник. Поэтому с ней и можно ещё бороться. Буржуазное направление очень ещё несильно – поэтому можно ещё повернуть назад. Время не ушло.

Только метафизик-социолог (превращающийся на практике в трусливого реакционного романтика) в состоянии рассуждать таким образом. Я уже не буду говорить о том, что «слабость» буржуазии деревенской объясняется отливом сильных её элементов, её вершин, в города, – что в деревнях это только – «солдаты», а в городах уже сидит «генеральный штаб», – я не буду говорить о всех этих, донельзя очевидных извращениях факта народниками. Есть ещё ошибка в этом рассуждении, которая и делает его метафизическим.

Мы имеем перед собой известное общественное отношение, отношение между деревенским мелким буржуа (богатым крестьянином, торгашом, кулаком, мироедом и т. п.) и «трудовым» крестьянином, трудовым «за чужой счёт», разумеется.

Отношение это существует – народник не сможет отрицать его всеобщей распространённости. Но оно слабо – говорит он – и потому его можно ещё исправить.