После обеда она заметила прежнюю девушку, выжидавшую у двери и вошедшую вслед за выходом Сони. «Опять письмо», подумала Соня. «У них что-то затеяно, боже мой, будет поздно», думала она. «Говорить с Наташей нельзя, она точно сумасшедшая. Боже мой, что мне делать?» Соня написала письмо Пьеру, в котором писала: «Ваш друг Болконский просил меня обратиться к вам в случае несчастья. несчастье случилось. Наташа нынче, как она сказала мне, послала к княжне Болконской отказ князю Андрею, она безумно влюбилась в вашего beau — frère и ежели вы не приедете и не поможете мне, с ней случится великое несчастье». Она тайно послала письмо. Но посланный пришел с письмом, объявив, что граф уже третий день, как уехал в Тверь.
Было уже семь часов вечера. Наташа с потерянными, странными глазами
[3883]прошла в свою комнату и заперлась в ней. Соня постучалась к ней, она не пустила ее. Марья Дмитриевна сидела в гостиной и вязала, братец читал. Гостей никого не было.— Что вы, как зачумленные, от народа бегаете? — сказала она Соне. — Добро Наташа, все жениху письма пишет, а ты что?
— Марья Дмитриевна, у нас несчастье, мне вам надо сказать наедине...
— Что, платье разорвала?
— Ну, после дочитаешь П. И. Ну, что за важное дело? — сказала она, когда братец ушел.
— Марья Дмитриевна, Наташа отказала Болконскому, она влюблена в Курагина, она в тайной переписке, она сейчас получила от него письмо.
[3884]— Соня зарыдала.Марья Дмитриевна сидела неподвижно, нахмурившись, глядя перед собой.
— Хорошо, очень хорошо, — сказала она. — Это в моем доме. Хорошо уваженье. Ну, долго будешь хныкать. Утри. Утри. Ты читала письмо от этого?
— Читала.
— А кто переносил?
— Дуняша...
— Позвать Дуняшку ко мне, — крикнула Марья Дмитриевна. Через полчаса в руках Марьи Дмитриевны было письмо Наташи к Анатолю.
[3885]«В десять часов я буду у ворот» было написано в этом письме.
Марья Дмитриевна с письмом в руке вошла к Наташе и, безжалостно грубо называя ее, уличила ее и, не слушая ее, заперла ее на ключ и вышла.
————
В половине десятого у крыльца дома, занимаемого Долоховым, стояли две ямские, московские, щегольские тройки.
[3886]Анатоль [3887]и Долохов сидели за [3888]столом, кончая обедать.— Я тебе говорю: съешь и выпей, — сказал Долохов Анатолю, который ходил по комнате.
— Не могу, ma parole d'honneur,
[3889]не могу, не хочется, — отвечал Анатоль, [3890]на мгновенье останавливаясь. — Отчего ж его нет до сих пор? — сказал он.— Уж ты не хлопочи, если я взялся за дело,
[3891]через четверть часа Мишка будет здесь и поп будет готов. Я тебе отвечаю за всё.— Одно, — сказал Анатоль,
[3892]— я право думаю, что отчего ж моя женитьба будет неправильна, нисколько не неправильнее всякой другой, кто знает, кто и как там меня обвенчали? [3893]— Я тебе говорил, — сказал Долохов, — об этом никогда ни при ком говорить не надо...
[3894]Я ничего не знаю и никогда не слыхал, обвенчан ты или нет, я знаю, что ты влюбился, родители там женили и мы увезли и обвенчали тебя, вот и всё. — Анатоль с счастливым и взволнованным лицом посмотрел на Долохова и ушел всё таки не спокоен.— Эй, приехал Балага? — крикнул Долохов. Балагой звали знаменитого в то время троечного, тверского ямщика, стоявшего в Москве с своими тройками и служившего таким господам, как Анатоль и Долохов.
— Пошли его сюда.
Вошел краснолицый и красный, толстеющий ямщик щеголь, в синем кафтане, с здоровой улыбкой на лице.
— Здорово, Балага, — сказал Долохов, протягивая руку, которую полупочтительно, полутоварищески пожал ямщик.
— Здорово, батюшка Федор Иваныч. Здорово, ваше сиятельство,— сказал он выглянувшему Анатолю и он тоже пожал руку Курагина.
— Ну, садись, пей! — Долохов налил Балаге большой стакан мадеры и подал ему. Балага выпил всё и с приятной улыбкой.
— Ну, слушай, брат, вот теперь мне и князю службу надо верную сослужить.
[3895]Надо в Клин до петухов поспеть и чтоб никакая погоня не догнала.— Как ваш посол приказал.
[3896]Я сам на своей тройке.— То-то.
— Хотел молодца послать, да как посол сказал, сам оделся. Что же, когда ехать?
— Да вот
[3897]через часик может.— Как дорога будет, а то отчего же, — сказал Балага.— Доставляли же в Тверь в семь часов, те же лошади. Помнишь, в Рожество, — сказал Балага, обращаясь к Анатолю, — я молодых запрег, так шестьдесят верст звери летят, держать мочи нет, от мороза руки закоченели, бросил вожжи, говорю: держи Федор Иваныч, так после петухов из Москвы выехали, к заре в Твери были...
* № 158 (рук. № 88. T. II, ч. 5, гл. XVI, XVIII).
<Марья Дмитриевна с письмом в руке вошла к Наташе.
— Мерзавка! — сказала она, показывая ей письмо. — Только для отца твоего не выкину тебя из дома. Ничего, ничего слушать не хочу. Жди, жди любовника. — Она оттолкнула от себя рыдающую Наташу, заперла ее на ключ и вышла.