Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

В окончательной редакции общество партии крокета собирается на даче у Бетси, а о Роландаки лишь однажды упоминается в следующей фразе: « – Вы будете на празднике у Роландаки? – спросила Анна, чтоб переменить разговор» (часть третья, глава XVII). Анна, приехав к Бетси в надежде увидеться с Вронским и вспомнив, что Вронский предупредил ее о том, что не сможет быть у Бетси, уезжает до начала игры, отговорившись необходимостью навестить старуху Вреде. Свидание с Вронским происходит в саду дачи Вреде.

Первоначальная фамилия помещика, приятеля Левина, к которому он едет на охоту (см. главу XXIV третьей части окончательного текста) – не Свияжский, а Свентищев. В тексте варианта № 88 (рук. № 67) Толстой изображает его убежденным крепостником, утверждающим, что с освобождением крестьян наступило разрушение хозяйства, что защищаемый общественным мнением свободный труд бывает только на самой низкой степени образованности, у самоедов, или может быть на самой высокой степени – у коммунистов; по его словам, у нас «мужик дикий, он ненавидит всё образованное». Прежде он принуждал его к работе палкой и находит, что это было прекрасно, а теперь действует с ним хитростью, ростовщичеством; он сочувствует тому, что крестьян порют в волостном правлении и говорит, что этим он только и держится. В дальнейшем Свентищев-Свияжский у Толстого выступает как «чрезвычайно либеральный» человек, а в качестве убежденного крепостника является безымянный помещик с седыми усами, не договаривающийся однако до одобрения порки крестьян.

Эпизоду приезда к Левину больного брата Николая в черновых рукописях (№№ 70 и 71) предшествует рассказ о смерти старого слуги Парфена Денисыча и о том ужасе, который испытал Левин от встречи с бешеной собакой (см. вар. № 92, рук. № 70). И то и другое возбуждают в Левине жуткое чувство неизбежности смерти, как бы ни устраивалась его жизнь. Это чувство предваряет собой то еще более острое ощущение смерти, как неотвратимого конца, которое он испытывает при общении с безнадежно больным братом. Рассказ о смерти старика и бешеной собаке, наново отредактированный, сохранился и в журнальном тексте романа, но в окончательной редакции он был исключен, и здесь осталось лишь упоминание Агафьи Михайловны о смерти Парфена Денисыча: «Вон Парфен Денисыч, даром что неграмотный был, а так помер, что дай бог всякому. Причастили, соборовали» (часть третья, глава XXX).

В тексте варианта № 134 (рук. № 85) речь идет о воспитании сына Каренина – Сережи, за которое принялся отец после того, как его оставила Анна. Он больше любил девочку, увезенную от него, но и сына любил по-своему, и эта любовь выражалась теперь в заботах о нем. Прежде всего Алексей Александрович вырабатывает план воспитания, для чего предварительно изучает теорию, читая книги по педагогике, дидактике, антропологии. Составив план, он приглашает специалиста-педагога, чтобы с ним обсудить дело. Педагог в изображении Толстого – из числа тех, кого он причислял к нигилистам. Он заранее относится с презрением к Каренину и к его взглядам на воспитание. Держится он с ним высокомерно, не обнаруживая никакого уважения к его высокому служебному положению. Он против религиозного элемента в воспитании, на котором настаивает Алексей Александрович, и в деле воспитания не признает «чувственной стороны», считая, на основании новейших исследований, что «всё дело состоит в предметной эвристике» и что вся задача воспитания сводится к тому, чтобы в душе ребенка постепенно образовать правильные понятия, и потому следует избегать всего сверхъестественного. В конце концов педагог, поколебленный в своем упорстве ссылкой Каренина на самим же педагогом написанную книгу «Опыт предметной концепции этической эвристики с изложением основ методики и дидактики», соглашается на компромисс, состоящий в том, что обучение по светским предметам будет вести он, а по закону божию – сам отец. Но ни система отца, ни система педагога не способны приохотить Сережу к учению, потому что ни у того, ни у другого не было того «ключа любви», без которого бесполезно было пытаться воздействовать на душу ребенка. Дальше Толстой – в духе своих педагогических воззрений – подробно говорит о том, в чем заключалась ошибочность приемов обучения отца и педагога.

В окончательном тексте (главы XXVI и XXVII пятой части) из этого варианта удержаны были лишь самые общие соображения о недостатках обучения у отца и у педагога, все же подробности, в том числе и рассказ о подготовке Алексея Александровича к воспитательной работе и о беседе его с педагогом, были опущены.