Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

– Вы бы поменьше пили, Николай Дмитричъ, – сказала Маша, вызванная этимъ обращеніемъ.

– Да ты думаешь, она ничего непонимаетъ? Она все это понимаетъ лучше всѣхъ насъ. А что, вѣдь не похожа она на б....., и правда, что есть въ ней что то хорошее, милое, – сказалъ онъ.

– Вы, я думаю удивляетесь на него, – сказалъ Константинъ Левинъ, чтобы сказать что нибудь.

– Да не говори ей «вы». Она боится. Ей, кромѣ Мироваго Судьи, когда ее судили за воровство, котораго она не крала, кромѣ Мироваго Судьи, никто не говорилъ «вы». Да, братъ, то, что меня съ ней связываетъ, то, что мы съ ней при свѣтѣ нашей любви видимъ другъ въ другѣ, это останется. Останется то, что меня связываетъ вотъ съ этимъ, – онъ указалъ на книги. – Ты знаешь, я что дѣлаю. Я перевожу Библію. Вотъ книга.

И онъ сталъ объяснять свой взглядъ на нѣкоторыя любимыя его книги, особенно книгу Іова. Но скоро языкъ его сталъ мѣшаться, и онъ сталъ перескакивать съ однаго предмета на другой, и Константинъ Левинъ уѣхалъ отъ него, попросивъ Машу извѣщать его о состояніи его здоровья и, главное, если нужны будутъ деньги. Онъ и теперь хотѣлъ передать ей тайно отъ него 100 рублей, но она не взяла, сказавъ, что утаить нельзя, а сказать – онъ разсердится.

* № 29 (кор. №109).

И въ воображеніи Левина мгновенно одно за другимъ возникли тѣ отмѣченныя въ его воспоминаніи «сомнительными» событія изъ жизни брата Николая.

Онъ избилъ до полусмерти мальчика, котораго онъ взялъ изъ деревни и воспитывалъ, готовя въ университетъ, такъ что мать мальчика подала жалобу на Николая Левина.

Это гадко, но надо знать страстность, неудержимость его характера и вмѣстѣ всегда единственный двигатель всѣхъ его дѣйствій – безкорыстное увлеченіе добромъ.

Онъ проигралъ деньги шулеру и, не платя денегъ, подалъ прошеніе на шуллера, доказывая, что тотъ его обманулъ, и, разумѣется, не доказалъ. Все это было гадко, глупо. Но надо было знать брата Николая, чтобы понимать, какъ въ его понятіи нельзя было отдать плуту деньги, которыя онъ желалъ употребить не для себя, а съ пользой для другихъ. Онъ попадался полиціи въ безобразныхъ кутежахъ и буйствахъ, которыя были отвратительны; но Константинъ Левинъ зналъ, что въ эти кутежи и буйства Николая вовлекали окружавшіе его люди, а что Николай Левинъ былъ лишенъ способности понимать разницу между хорошими и дурными людьми. У него всѣ были хороши. И зналъ, что кутежи эти вытекали изъ потребности забыться. А забыться нужно было отъ того, что жизнь не удовлетворяла тѣмъ требованіямъ, которыя мучали его. A требованія были самыя высокія. Онъ неправильно обвинялъ Сергѣя Ивановича въ томъ, что тотъ не далъ ему продать общее имѣніе и взять свою половину для какой то химической фабрики, которую онъ хотѣлъ завести и которая должна была осчастливить и обогатить цѣлую губернію.

Константинъ Левинъ зналъ, что Николай былъ кругомъ виноватъ въ этомъ столкновеніи, несправедлив, озлобленъ, но Константинъ Левинъ зналъ тоже, что счеты между двумя старшими братьями велись давнишніе и что логически Николай Левинъ былъ кругомъ виноватъ и не правъ въ томъ, въ чемъ онъ обвинялъ Сергѣя Иваныча, но вообще онъ имѣлъ основаніе для озлобленія и только потому былъ неправъ, что не могъ, не умѣлъ или не хотѣлъ указать, въ чемъ именно виноватъ Сергѣй Иванычъ передъ нимъ, а винъ этихъ было много – маленькихъ, ничтожныхъ, но жестокихъ оскорбленій – насмѣшки, умышленнаго непониманія и презрѣнія. Константинъ Левинъ помнилъ, какъ въ то время, когда Николай былъ въ періодѣ внѣшней набожности, постовъ, монаховъ, службъ церковныхъ, Сергѣй Иванычъ только смѣялся надъ нимъ, какъ потомъ, когда Николай кончилъ курсъ и поѣхалъ въ Петербургъ служить, по адресному календарю выбравъ мѣсто – Отдѣленіе составленія законовъ, какъ самую разумную дѣятельность, какъ Сергѣй Иванычъ, имѣвшій связи и вѣсъ уже тогда,[703] выставлялъ своего брата какъ чудака и младенца. Была и доля зависти Николая къ успѣху Сергѣя Иваныча, думалъ Константинъ Левинъ и понималъ, что, какъ честная натура, не признавая въ себѣ этой зависти, Николай придумывалъ причины озлобленія противъ Сергѣя Иваныча. Болѣе же всего – это очень хорошо понималъ Константинъ Левинъ – братъ Николай былъ озлобленъ и на Сергѣя Иваныча и на общество за то, что и Сергѣй Иванычъ и весь міръ были логически правы, отвергая и презирая его; a вмѣстѣ съ тѣмъ, не смотря на свою нелогичность, онъ чувствовалъ, что онъ въ душѣ своей, въ самой основѣ своей души, и правѣе и лучше[704] Сергѣя Иваныча и тѣхъ, кто составляютъ общественное мнѣніе. Ту высоту, съ которой погибавшій братъ Николай презиралъ общество и Сергѣя Иваныча, Константинъ Левинъ особенно живо понималъ и чувствовалъ теперь. Разсужденіе его началось съ униженія, съ признанія себя недостойнымъ и дурнымъ, и кончилось тѣмъ, что онъ хотѣлъ примкнуть къ той точкѣ зрѣнія брата Николая, съ которой можно презирать тѣхъ, передъ которыми онъ считалъ себя дурнымъ.