Полное собрание сочинений. Том 20. Золотые закаты

Тут я вспоминаю об особом подарке, который вез из Москвы. Мой друг журналист Леонид Плешаков после рассказа о здешних курах, ворующих друг из-под друга яйца, почти год собирал яичную скорлупу. Агафье не надо было объяснять ценность подарка. Размяв в ладонях ломкий продукт, сыпем курам. В две минуты белый от скорлупы уголок во дворе становится чистым. Агафья соглашается: курам надо давать и другую еду, кроме зерна, но что касается мелких яиц без желтков, остается уверенной: это несется петух. Она уходит в избу и возвращается с берестяной коробочкой. Положив в нее вату, туда же кладет яйцо.

— Покажи знающим людям. Это — петух…

На мешок с гостинцами из Москвы таежные мои друзья глядели, как дети глядят на торбу отца, прибывшего с ярмарки. Когда гостинцы пошли по рукам, Ерофей зашумел:

— А мы?! Сергей, бери-ка ружье, вон там, в углу огорода, держатся рябчики. Я отправляюсь картошку варить, а ты, Агафья, хлопочи о березовом соке!

Оцинкованное ведерко белело возле крайней березы у огорода. Сок лился уже через край. День был жаркий. Напиться хотелось прямо на месте, но я уже знал: стороннему человеку прикасаться к ведру нельзя — «опоганенную» посуду придется выкинуть.

«Таежный квас» Агафья разливала по кружкам на столе, сооруженном перед избушкой, где живет Ерофей. Сверху, с конца огорода, послышались выстрелы.

— Три патрона извел, значит, хотя бы одного сбил, — сказал Ерофей.

Сергей вернулся действительно с одним рябчиком, и трое хозяев стали весело обсуждать, как лучше для гостя приготовить дичину.

Ужинали уже в сумерках. С заходом солнца сразу почувствовалось: зима из гор еще не ушла. Пришлось потеплее одеться и почаще бросать поленья в костер. Но пел уже соловей. Перекликались за огородом дрозды. И монотонно пикала какая-то из ночных птиц. Под эти звуки почти до полуночи шел разговор о том о сем — о новостях «из мира» и о том, что с прошлого лета случилось тут у Агафьи.

Осенью вертолет забросил Агафью на Горячие ключи, и она там жила три недели — «лечила суставы», оставив на хозяйстве Сергея.

Зима была малоснежная и суровая — в одной из ям померзла картошка, но было много ее в другой яме — хватило на еду и посадку. Огород со дня на день начнут лопатить, а картошка уже две недели прорастает, насыпанная на полу в избе у Агафьи. Домашняя живность осталась прежней, но Агафья колеблется: оставлять ли коз в зиму либо порезать? «Трудно заготавливать корм…»

В еде скудности не было. Картошки вволю. Есть запасы крупы. Регулярно пекут тут хлеб.

Поймали осенью и засолили несколько ведер рыбы. Яйца и молоко — лакомство. Охотой можно было бы добыть и мяса, но Ерофей с протезом по тайге не ходок, а Сергей — горожанин, у него охота получается только на рябчиков.

Мне Агафья в письме просигналила: «Батарейки для фонаря нужны. А свеч не вези. Лучше — подсолнечного масла». Опытным путем тут убедились: масло для лампочки с фитилем в два раза выгоднее свечей. К тому же маслом можно сдобрить картошку. Делают это, правда, лишь мужики. Агафья «мирскую еду» по-прежнему отвергает.

Мирская жизнь в этом краю всегда залетная, всегда случайная. При страшной дороговизне вертолеты изредка все же над здешней тайгой летают — на Горячие ключи привозят шахтеров, военные люди изучают следы паденья в этих местах одной из ступеней ракеты, пожарные изредка летом летают. Почти каждый вертолет непременно сделает крюк и сядет «возле Агафьи» хотя бы на час — кто навестить по дружбе, кто любопытства ради. Шум приближающегося вертолета тут всегда радует — можно перекинуться словом с человеком «из мира», о чем-нибудь попросить, передать письмецо.

За «отчетный год» из визитеров запомнились трое.

Один (слава богу, не с нарочной, а с попутной машиной) привез для Агафьи паспорт. Чиновники в Абакане, решившие, что жизнь человека без бумажки с печатью на этой земле немыслима, попали в неловкое положенье — Агафья паспорт взять решительно отказалась. А ведь было написано (при миллионных тиражах «Комсомольской правды»), что секта старообрядцев, к которой принадлежат Лыковы, со времен Петра Первого не приемлет ни бумаг, ни печатей, ни денег, ни какой-либо службы царям. В эти неприятия, правда, жизнь постепенно вносит поправки.

Картошку, которую стали насаждать при Петре, староверы бегунского толка называли «многоплодным блудным растением», а для Лыковых она стала главным продуктом питанья. В первые посещенья любопытства ради я показал Агафье и Карпу Осиповичу бумажные деньги — отшатнулись, как будто я достал из кармана змею. А в прошлом году три денежные бумажки Агафья приняла уже с благодарностью и в этот раз шепнула, на что потратила, — «привезли два мешка муки и сети для рыбы».