На площадях и улицах больших городов только и слышишь из уст прохожих слова: «повестка», «наложение запрещения», «допрос», «обязательство», «иск вопреки своему обязательству». Неужели это значит, что в мире нет ни малейшей справедливости, что он наполнен людьми, хладнокровно требующими того, чего не должны им, и наотрез отказывающимися возвращать то, что должны возвратить? Пергаменты изобретены для того, чтобы заставлять людей помнить данное ими слово или уличать их в том, что они дали его. Какой позор для человечества!
Выкиньте страсти, корыстолюбие, несправедливость, и какое спокойствие воцарится в больших городах! Насущные потребности и добывание пропитания не причиняют и трети людских хлопот.
Ничто так не обязывает рассудительного человека спокойно переносить несправедливость к нему родственников и друзей, как размышление о несовершенствах людей, о том, как трудно им быть постоянными, великодушными, верными, отдавать предпочтение дружбе перед личными выгодами. Если он знает их способности, он не требует от них, чтобы они проникали в тела, летали по воздуху или были бы справедливыми. Он может, пожалуй, не любить вообще людей, столь мало добродетельных, но он извиняет отдельных лиц, он даже любит их в силу более возвышенных мотивов, сам же старается как можно меньше заслужить подобное снисхождение с их стороны.
Иных благ мы жаждем с страстным увлечением, одна мысль о них приводит нас в восторг, но, если нам удается достигнуть их, мы гораздо спокойнее испытываем их, чем раньше о них думали: мы не столько наслаждаемся ими, сколько желаем еще больших.
Бывают такие страшные несчастия, такие ужасающие бедствия, что и подумать о них боишься: один вид их приводит в трепет, но если случится подвергнуться им, то мы открываем в себе неизвестные до той поры средства для борьбы с ними, не поддаемся беде и поступаем лучше, чем ожидали.
Чтобы смягчить сильную печаль и сделать менее чувствительною великую потерю, иногда достаточно получить в наследство хороший дом, стать хозяином хорошей лошади или красивой собаки, ковра какого-нибудь или стенных часов.
Если жизнь несчастна, ее переносить трудно, а если счастлива, — потерять страшно: одно другого стоит.
Больше всего люди желают сохранить и меньше всего берегут свою жизнь.
Смерть приходит только раз, а чувствовать себя дает во всякий момент жизни: ее тяжелее бояться, чем переносить.
То, что людям известно о смерти, немножко смягчается для них тем, чего они не знают о ней; неопределенность времени прихода ее несколько походит на бесконечность, т. е. на то, что называется вечностью.
Подумаемте о том, что как в настоящее время мы вздыхаем о цветущей юности, которая прошла уже и никогда не вернется, так точно с наступлением дряхлости будем сожалеть о возрасте мужества, в котором пока еще находимся, но который недостаточно ценим.
Смерть была бы безутешной скорбью, если бы одни люди умирали, а другие нет.
Продолжительная болезнь как бы для того предшествует смерти, чтобы смерть становилась облегчением и для умирающих и для остающихся в живых.
Сожаление о дурном употреблении уже прожитого времени не всегда заставляет человека сделать лучшее употребление из того времени, которое ему еще остается жить.