Некогда, в моей первой молодости, я думал, что места эти ясны и вразумительны для исполнителей, для партера и амфитеатра, что авторы их понимают сами себя и что если я при всем моем внимании ничего не понимаю в их словах, то это моя вина: теперь я освободился от этого заблуждения.
В искусстве есть свой пункт совершенства, так же как в природе есть пункт доброкачественности или зрелости: кто чувствует и любит его, тот обладает совершенным вкусом, а кто не чувствует и предпочитает ему то, что дальше или ближе его, у того извращенный вкус. Есть, следовательно, хороший и дурной вкус, и спорить о вкусах можно.
У людей больше пыла, чем вкуса, или, лучше сказать, мало людей, у которых ум сопровождался бы верным вкусом и здравой критикой.
Жизнь героев обогатила историю, а история разукрасила деяния героев, так что я не знаю, кто кому больше обязан: историки ли великим людям, доставившим им такой благодарный материал, или великие люди своим историкам.
Набор эпитетов — плохая похвала: факты хвалят человека, а не манера их рассказывать.
Сколько веков протекло, прежде чем люди могли в науках и искусствах вернуться ко вкусу древних, снова обратиться к простоте и естественности!
Между всеми различными выражениями, которыми можно передать ту или другую из наших мыслей, есть только одно хорошее. Не всегда находишь его, когда говоришь или пишешь, но несомненно, однакож, что оно существует, что всякое другое выражение слабо и не удовлетворяет умного человека, желающего быть понятым.
Хороший и старательно пишущий автор часто испытывает, что выражение, которого он долго искал и которое нашел наконец, есть самое простое и естественное, которое, казалось бы, должно было представиться ему с самого начала и без всяких усилий.
Пишущие по расположению духа принуждены перемарывать свои произведения: а так как расположение духа не всегда одинаково и зависит от случайностей, то они скоро охладевают к тем выражениям и терминам, которые им наиболее нравились.
Та же самая верность ума, которая помогает нам писать хорошие вещи, заставляет нас опасаться, что они еще недостаточно хороши, чтобы их читали.
Посредственный ум думает, что пишет превосходно; сильный ум думает, что пишет дельно.
Удовольствие критики лишает нас удовольствия быть живо тронутыми очень хорошими вещами.
Как бы ни было совершенно произведение, оно всё растаяло бы от критики, если бы автор его захотел верить всем рецензентам, из которых каждый выкинул бы то место, которое ему наименее нравится.
Если чтение возвышает ваш дух, если оно внушает вам чувства благородные и мужественные, не ищите ничего иного для оценки произведения: оно хорошо и создано мастером.
Философ проводит жизнь в наблюдениях над людьми, употребляя свои способности на то, чтобы распознавать их порочные и смешные стороны. Если он дает тот или другой оборот своим мыслям, то он делает это не столько из авторского тщеславия, сколько для того, чтобы выразить найденную им истину с полной ясностью, которая необходима для произведения впечатления, согласного с его намерениями. Тем не менее некоторые читатели воображают, что они с лихвой вознаграждают его, если говорят важным тоном, что они прочли его книгу и что она умна. Философ возвращает им все их похвалы, которых и не искал своим трудом и своими бессонными ночами: намерения его гораздо выше: он трудится с более благородной целью, ищет у людей более важного и более редкого, успеха, чем похвалы их и награды, — он хочет сделать их лучшими.
Глупцы читают книгу и ничего не понимают; посредственные умы думают, что понимают ее вполне; большие умы иногда не всё понимают в ней: они находят темным то, что действительно таково, и ясным то, что в самом деле ясно; остряки же хотят найти темным и то, что не темно, не понять и того, что очень понятно.
Автор напрасно старается возбудить удивление своим произведением. Глупцы удивляются иногда, но ведь они — глупцы. Умные же люди носят в себе зародыши всех истин и всех чувств, и потому для них ничто не ново; они мало удивляются, они одобряют.
Красноречие может проявляться и в разговоре и в писаниях всякого рода. Оно редко там, где его ищут, но иногда встречается там, где его не искали.
Слава или заслуга для некоторых людей — в том, чтобы хорошо писать, а для некоторых — в том, чтобы не писать вовсе.