Полное собрание сочинений. Том 6. Казаки

– Про твоего постояльца я что знаю!

– Нечего знать, – отвечала Марьяна.

– Ах ты плут-девка! – сказала Устенька, толкая ее локтем и смеясь. – Ничего не расскажешь. Ходит к вам?

– Ходит. Так что ж! – сказала Марьяна и вдруг покраснела.

– Вот я девка простая, я всем расскажу. Что мне прятаться, – говорила Устенька, и веселое румяное лицо приняло задумчивое выражение. – Разве я кому дурно делаю? Люблю его, да и все тут!

– Дедушку-то, что ль?

– Ну да.

– А грех! – возразила Марьяна.

– Ах, Машенька! Когда же и гулять, как не на девичьей воле? За казака пойду, рожать стану, нужду узнаю. Вот ты поди замуж за Лукашку, тогда и в мысль радость не пойдет, дети пойдут да работа.

– Что ж, другим и замужем жить хорошо. Всё равно! – спокойно отвечала Марьяна.

– Да ты расскажи хоть раз, что у вас с Лукашкой было?

– Да чтò было. Сватал. Батюшка на год отложил; а нынче сговорили, осенью отдадут.

– Да он чтò тебе говорил?

Марьяна улыбнулась.

– Известно, что говорил. Говорил, что любит. Всё просил в сады с ним пойти.

– Вишь, смола какой! Ведь ты не пошла, чай. А он какой теперь молодец стал! первый джигит. Всё и в сотне гуляет. Намеднись приезжал наш Кирка, говорил: коня какого выменял! А всё, чай, по тебе скучает. А еще чтò он говорил? – спросила Марьяну Устенька.

– Всё тебе знать надо, – засмеялась Марьяна. – Раз на коне ночью приехал к окну, пьяный. Просился.

– Что ж, не пустила?

– А то пустить! Я раз слово сказала, и будет! Твердо, как камень, – серьезно отвечала Марьяна.

– А молодец! Только захоти, никакая девка им не побрезгает.

– Пускай к другим ходит, – гордо ответила Марьяна.

– Не жалеешь ты его?

– Жалею, а глупости не сделаю. Это дурно.

Устенька вдруг упала головой на грудь подруге, обхватила ее руками и вся затряслась от давившего ее смеха. – Глупая ты дура! – проговорила она запыхавшись: – счастья себе не хочешь, – и опять принялась щекотать Марьяну.

– Ай, брось! – говорила Марьяна, вскрикивая сквозь смех. – Лазутку раздавила.

– Вишь, черти, разыгрались, не умаялись, – послышался опять из-за арбы сонный голос старухи.

– Счастья не хочешь, – повторила Устенька шопотом и привставая. – А счастлива ты, ей-Богу! Как тебя любят! Ты корявая такая, а тебя любят. Эх, кабы я да на твоем месте была, я бы постояльца вашего так окрутила! Посмотрела я на него, как у нас были, так, кажется, и съел бы он тебя глазами. Мой дедушка – и тот чего мне не надавал! А ваш, слышь, из русских богач первый. Его денщик сказывал, что у них свои холопи есть.

Марьяна привстала и, задумавшись, улыбнулась.

– Чтò он мне раз сказал, постоялец-то, – проговорила она, перекусывая травинку. – Говорит: я бы хотел казаком, Лукашкой быть или твоим братишкой, Лазуткой. К чему это он так сказал?

– А так, врет, чтò на ум взбрело, – отвечала Устенька. – Мой чего не говорит! Точно порченый!

Марьяна бросилась головой на свернутый бешмет, кинула руку на плечо Устеньке и закрыла глаза.

– Нынче хотел в сады работать прийти; его батюшка звал, – проговорила она, помолчав немного, и заснула.

XXXI.

Солнце вышло уже из-за груши, отенявшей арбу, и косыми лучами, даже сквозь ветви, переплетенные Устенькой, жгло лица девок, спавших под арбой. Марьяна проснулась и стала убираться платком. Оглядевшись кругом, она увидала за грушей постояльца, который с ружьем на плече стоял и разговаривал с ее отцом. Она толконула Устеньку и молча, улыбнувшись, указала ей на него.

– Вчера я ходил, ни одного не нашел, – говорил Оленин, беспокойно поглядывая кругом и из-за веток не видя Марьяны.

– А вы вон к тому краю, прямо по циркулю пройдите, там в заброшенном саду, пустырем прозывается, всегда зайцы находятся, – сказал хорунжий, тотчас изменяя свой язык.

– Легко ли в рабочую пору ходить зайцев искать! Приходили бы лучше нам подсобить. С девками поработали бы, – весело сказала старуха. – Ну, девки, вставать! – крикнула она.

Марьяна и Устенька шептались и едва удерживались от смеха под арбой.

С тех пор как стало известно, что Оленин подарил коня в пятьдесят монетов Лукашке, хозяева его стали ласковее; особенно хорунжий, казалось, видел с удовольствием его сближение с дочерью.

– Да я не умею работать, – сказал Оленин, стараясь не смотреть сквозь зеленые ветви под арбой, где он заметил голубую рубаху и красный платок Марьяны.

– Приходи, шепталок дам, – сказала старуха.

– По казачьей гостеприимной старине, одна старушечья глупость, – сказал хорунжий, объясняя и как бы исправляя слова старухи: – в России, я думаю, не только шепталок, сколько ананасных варений и мочений кушали в свое удовольствие.

– Так в заброшенном саду есть? – спросил Оленин. – Я схожу, – и, бросив быстрый взгляд сквозь зеленые ветви, он приподнял папаху и скрылся между правильными зелеными рядами виноградника.