Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856-1869 гг.

Я стоялъ высоко, выше всѣхъ людей. Я стоялъ одинъ. Вокругъ меня наравнѣ съ моими колѣнами жались <разгоряченныя внимательныя головы> лица и, какъ зыблющееся черное море, безъ конца виднѣлись головы <во всѣ стороны>... — На мнѣ была одежда древнихъ, и одежда эта развѣвалась отъ страстныхъ и прекрасныхъ движеній <которыя я дѣлалъ>. Я говорилъ людямъ все, что было въ моей душѣ, и чего я не зналъ прежде. Толпа радостно понимала меня. <Я самъ удивлялся и восхищался тѣмъ, что я говорилъ; мысли> Неистощимымъ потокомъ выше и выше поднимались смѣлыя мысли и выливались вдохновеннымъ размѣреннымъ словомъ, и я удивлялся тому, что я говорилъ. Звукъ голоса моего былъ силенъ, твердъ и <необычайно> прекрасенъ. Я наслаждался этимъ звукомъ. [84]<Когда я невольно, но сознательно возвышалъ голосъ, вся толпа вздрагивала, какъ одинъ человѣкъ.> Когда я замолкалъ, толпа <робко> отдыхая переводила дыханье. Когда я хотѣлъ, одно чувство, какъ вѣтеръ по листьямъ, пробѣгало по всей толпѣ и производило въ ней болѣзненный и могущій ропотъ. Около себя я различалъ разгоряченныя лица старцевъ, мужей и юношей, на всѣхъ было одно выраженье жаднаго вниманья, покорности [?] и восторга <но я не замѣчалъ ихъ самихъ. Они были для меня частями однаго лица, покореннаго мною>. Всѣ глаза смотрѣли на меня и двигали мной также, какъ я ими двигалъ. Я мгновенно угадывалъ все, что думала и желала толпа, и сразу словомъ отвѣчалъ на всѣ желанія, а толпа неистовыми рукоплесканіями и рабской покорностью отвѣчала на мое слово. Я былъ Царь, и власть моя не имѣла предѣловъ. Безумный восторгъ, горѣвшій во мнѣ, давалъ мнѣ власть, и я плавалъ въ упоеніи своей власти. Я счастливъ былъ своимъ безуміемъ и безуміемъ толпы. Но временность и восторженность моего положенія внутренно смущали меня. Но сила движенья увлекала меня дальше и дальше, и потокъ мыслей и словъ [85]становились сильнѣй и сильнѣй и, казалось, не могли истощиться. Но вдругъ среди всей восхищенной мною толпы, среди безразличныхъ, восторженныхъ, страстно устремленныхъ на меня взоровъ я почувствовалъ сзади себя неясную, но спокойную силу, настоятель[но] разрушающую мое очарованіе и требующую къ себѣ вниманья. Договаривая послѣднія слова проникавшей меня мысли, я невольно оглянулся. Въ толпѣ, но не соединяясь съ толпою, стояла простая женщина въ простомъ уборѣ. — Не помню ея одежды, не помню цвѣта ея глазъ и волосъ, не знаю, была ли она молода и прекрасна; но я обрадовался, увидавъ ее. Въ ней была та неясная спокойная сила, которая требовала вниманія и разрушала очарованье. Она равнодушно отвернулась, и я только на мгновенье засталъ на себѣ ея ясные глаза, на которыхъ готовились [?] слезы. Во взглядѣ ея была <насмѣшка> жалость и любовь, на устахъ была легкая улыбка. Въ этомъ мгновенномъ взглядѣ я все прочелъ, и все мнѣ стало ясно. Она не понимала того, что я говорилъ, не могла и не хотѣла понимать. Она не жалѣла о томъ, что не понимаетъ, a жалѣла меня. Но съ любовнымъ сожалѣньемъ слушала мои слова. Она не презирала ни меня, ни толпу, ни моего восторга; она была проста, спокойна...

Все изчезло: и толпа, и мысли, слова, и восторгъ, — все уничтожило[сь] въ этомъ взглядѣ. Осталась одна сила, одно желаніе... Однаго желало все существо мое — еще разъ проникнуться этимъ взглядомъ, понять его и жить его жизнью, но она незамѣтно неподвижно [?] удалялась отъ меня <и ни разу не оглянулась>. Я звалъ ее, умолялъ хоть еще разъ насмѣшливо оглянуться на меня и сказать мнѣ... Она удалялась... Она изчезла. Я заплака[лъ] [86]о невозможномъ счастьи, но слезы эти были мнѣ слаще прежни[хъ] [87]восторговъ. — 

V.* [О ХАРАКТЕРЕ МЫШЛЕНИЯ В МОЛОДОСТИ И В СТАРОСТИ.]

Когда мы молоды и не знаемъ всѣхъ безчисленныхъ сторонъ жизни, мы много думаемъ, не встрѣчая препятствій и возраженій самой жизни, которую мы не знаемъ; мы дѣлаемъ сложные выводы, мы далеко заходимъ на пути мышленія; мы умны и знаемъ это — и это даже правда. Но съ годами (ежели мы не были лѣнивы душою), мы узнаемъ много новыхъ сторонъ жизни, много различныхъ взглядовъ, безчисленное количество возраженій на пути мысли, и на каждомъ шагу мы натыкаемся на непонятное, неразрѣшимое, необъятное. Мы мало думаемъ и много созерцаемъ.

Говоритъ, что съ годами глупѣютъ.

Думы молодости выражаются логической послѣдовательностью слова, думы старости выше и потому внѣ области слова. Въ молодости только возможны планы пересозданія людей — воспитаніемъ, новымъ экономическимъ или гражданскимъ устройствомъ общества; въ старости же человѣкъ чувствуетъ и надъ собой тотъ неумолимый законъ природы, который царствуетъ надъ растеньемъ и животнымъ, и созерцаетъ его. Весь трудъ жизни привелъ старика къ этому. Глупѣе или умнѣе онъ сталъ, чѣмъ былъ въ молодости? Глупѣе потому, что онъ ближе сталъ теперь къ животному и растенію, но мудрѣе потому, что онъ дѣлается сознательнымъ животнымъ и растеніемъ.