Полное собрание сочинений. Том 83

Ну вотъ, моя голубушка, пишу съ чувствомъ настолько радостнымъ, сколько это возможно въ день похоронъ.¹ Я очень жалѣлъ, что сдѣлалъ съ тобой уговоръ телеграфировать только въ случаѣ дурнаго. Мнѣ хотѣлось телеграфировать тебѣ, что все гораздо лучше, чѣмъ я ожидалъ. Вопервыхъ, здоровье Тани дѣйствительно поправилось за то время, что я ее не видалъ, такъ что она теперь послѣ этихъ 3-хъ дней горя все-таки никакъ не хуже, коли не лучше на видъ того, какъ я оставилъ ее. Горе всѣ они переносятъ хорошо. Таня мало плачетъ, молчитъ много, говоритъ только про Долли, но спитъ, ѣстъ и кротка и добра. Не хорошо только, что она покашливаетъ, но и то скорѣе нервическимъ, чѣмъ чахоточнымъ кашлемъ. Разскажу все сначала. Пріѣхали мы — я по крайней мѣрѣ — очень усталый (дорога ужасная) въ 12 часовъ. Дома были одна мама и Лиза, остальные на похоронахъ. Мама разсказала мнѣ, что Долли умерла скоропостижно, нервнымъ ударомъ, какъ предполагают.² На счастье Тани, ея не было у Дьяковыхъ въ этотъ день, она была у Перфильевыхъ³ и очень весела весь этотъ вечеръ. Дьякова же ходила, одѣтая, сидѣла за столомъ, выпила бульону, вдругъ схватилась за голову, покраснѣла, встала, Дмитрій подъ руки провелъ ее въ свой кабинетъ, и тамъ она у него на рукахъ стала умирать, хрипѣть и черезъ 20 минутъ умерла.⁴ Маша⁵ и Софешъ⁶ были тутъ. Маша выросла, сформировалась, похожа на большую и ужасно жалка. Переодевшись, я поѣхалъ въ домъ Лизаветы Алексѣвны Дьяковой,⁷ куда они должны были пріѣхать и переѣхать послѣ похоронъ, и, можешь себѣ представить странную случайность — я подъѣзжаю къ дому въ одно и тоже время, как идетъ изъ церкви похоронный поѣздъ мимо дома, и Дмитрій выѣзжаетъ изъ воротъ дома, присоединяясь къ поѣзду и кричитъ мнѣ: Машу и Таню оставилъ тутъ дома.⁸ Я заѣхалъ къ нимъ, разцѣловался и поплакалъ съ этими милыми и жалкими дѣвочками и поѣхалъ догонять похороны на Пятницкое кладбище,⁹ гдѣ и снесъ ее до могилы. Дмитрій въ оживленіи и волненіи озабоченности. Потомъ вернулись въ домъ Дьяковой. Сухотины и попы ѣли, а мы — Маша, Таня, Софешъ, Дмитрій посидѣли въ маленькой отдѣльной комнаткѣ. Жалко очень было смотрѣть на отца съ дочерью, какъ они цѣловались и плакали. А[ндрей] Е[встафьевичъ] говоритъ, что они какъ тетеревяты, у к[оторыхъ] убьютъ матку, сойдутся вмѣстѣ и пищатъ. Оттуда я увезъ Таню домой и хотѣлъ ѣхать вечеромъ къ Дмитрію, но заснулъ, а онъ самъ къ намъ пріѣхалъ съ Софешъ и Машей. Маша очень трогательна и особенно тѣмъ мнѣ очень дорога, что тебя ужасно любитъ и желаетъ видѣть. Очень, очень любитъ. Планы ихъ, какъ мы и предполагали, состояли сначала въ томъ, чтобы ѣхать заграницу, но потомъ раздумали и рѣшили пожить недѣли три въ Москвѣ, а потомъ уѣхать къ намъ и въ Чермошню. Я буду уговаривать ихъ пожить у насъ подольше. Старуха Дьякова поѣдетъ съ ними въ Чермошню. Софешъ тоже очень жалка и мила, ее всѣ и Дмитрій очень любятъ и цѣнятъ, и она останется у нихъ. Долли, говорятъ, ужасно испортилась съ другаго дня, и Таня и Дьяковъ всетаки видѣли, а въ этомъ положеніи и на Таню, я чувствую, равное впечатлѣніе произвели и горе, и ужасъ смерти. Когда она пріѣхала съ Лизой отъ Перфильевыхъ въ день смерти, А[ндрей] Е[встафьевичъ] уже получилъ письмо Сухотина, что Долли умерла. Они ничего не сказали ей вечеромъ, а на другой день Петя¹⁰ взялся приготовить ее и понемножку, очень искусно, сказалъ ей. Она стала рыдать, хвататься за голову, не вѣрила и на извощикѣ¹¹ поскакала с Петей къ Дьяковымъ, тамъ искала ее вездѣ, и наконецъ ей показали. Они тамъ всѣ жили. На одной половинѣ стояла покойница, на другой — они жили. —

Тургеневъ здѣсь, ужасно лебезитъ передъ Берсами¹² и завтра назвался къ нимъ обѣдать. Я ѣду къ Дьякову. Каково событіе съ Лизаветой Андревной?¹³ — Здоровье мое хорошо, и я теперь вечеромъ, послѣ окончанія всего испытываю пріятное чувство, что все прошло лучше, чѣмъ я ожидалъ. Главное, Тани гораздо лучше, чѣмъ я ждалъ. Потомъ пріятно, что Дьяковъ и Маша рады мнѣ и на меня и особенно на тебя смотрятъ, какъ на лучшихъ своихъ друзей. Я очень радъ, что тебя такъ любятъ, не я одинъ — тебя знаю. Прощай, моя душечька, цѣлую тебя, дѣтей и тетиньку.

Ежели тебя можетъ интересовать вопросъ, не въ Москвѣ ли Шибзикъ,¹⁴ и не встрѣчусь ли я съ нимъ у Дьякова, то знай, что хотя онъ и въ Москвѣ, я навѣрное сдѣлаю такъ, чтобы не видать его или не видать болѣе, какъ здравствуйте и прощайте. Прощай, милый, голубушка.

12 часовъ ночи.

Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Одна фраза опубликована в «Литературном наследстве», № 19—21, стр. 705, другой отрывок — ПСТ, стр. 73. Полностью публикуется впервые. Датируется на основании того, что письмо написано вечером после погребенья Дарьи Александровны Дьяковой, похороненной в день своих именин 19 марта.

¹ Похороны Д. А. Дьяковой и ее смерть (17 марта 1867 г.) описаны Т. А. Кузминской в ее Воспоминаниях (III, стр. 127—130).

² А. Е. Берс в своем письме к С. А. Толстой от 18 марта 1867 г. писал: «По моему мнению, она умерла от разрыва кровеносного сосуда в груди, а может быть и от разрыва самого сердца».