Полное собрание сочинений. Том 85. Письма к В. Г. Черткову 1883-1886 гг.

Письмо печатается впервые. Оно было найдено в феврале 1927 г. среди бумаг С. А. Толстой в рукописном отделе Публичной библ. им. Ленина (б. Румянцевский музей), где хранится и в настоящее время. На подлиннике рукой Софьи Андреевны сделана пометка «Не послано». О том, что оно было адресовано Черткову, можно с уверенностью судить не только по обращению «милый друг», обычному для Толстого именно в письмах к нему, и по откровенности, с которой он говорит в этом письме о наиболее интимных вопросах своей жизни, но и по прямому указанию, заключающемуся в письме Толстого от 17 декабря 1885 г.: «Я... написал вам длинное письмо, но не послал, покажу когда-нибудь при свидании. Писал я не о вас и не о деле настоящем, а о себе и потому не послал». Далее, в том же письме от 17 декабря, идет краткий пересказ того, что заключено в настоящем письме. Этими же указаниями определяется с точностью до одной недели и дата этого письма, писавшегося, как видно из последнего абзаца его, в два приема, с промежутком в два дня. Оно было написано, повидимому, после того письма от 6—7 декабря, где Толстой говорит уже о своем «унылом и низком настроении». Поэтому начало его можно отнести к 9—12 декабря.

Момент, на котором Толстой не останавливается в своем письме, отмечая его только словами: «Вчера не выдержал, стал говорить», довольно подробно изображен в письме С. А. Толстой к Татьяне Андреевне Кузминской от 20 декабря, в котором она освещает всё происшедшее со своей точки зрения: «Случилось то, что уже столько раз случалось: Левочка пришел в крайне нервное и мрачное настроение, — пишет она. — Сижу paз, пишу, входит: я смотрю — лицо страшное. До тех пор жили прекрасно, ни одного слова неприятного не было сказано, ровно, ровно ничего. «Я пришел сказать, что хочу с тобой разводиться, жить так не могу, еду в Париж или в Америку». Понимаешь, Таня, если бы мне на голову весь дом обрушился, я бы не так удивилась. Спрашиваю удивленно: «Что случилось?». — «Ничего, но если на воз накладывают всё больше и больше, лошадь станет и не везет». — Что накладывалось, неизвестно. Но начался крик, упреки, грубые слова, всё хуже, хуже и, наконец, я терпела, терпела, не отвечала ничего почти, вижу — человек сумасшедший и, когда он сказал: «Где ты, там воздух заражен», я велела принести сундук и стала укладываться. Хотела ехать к вам хоть на несколько дней. Прибежали дети, рев... Стал умолять: «останься». Я осталась, но вдруг начались истерические рыданья, ужас просто, подумай, Левочку всего трясет и дергает от рыданий. Тут мне стало жаль его, дети 4 — Таня, Илья, Лева, Маша ревут на крик; нашел на меня столбняк, ни говорить, ни плакать, всё хотелось вздор говорить, и я боюсь этого и молчу, и молчу три часа, хоть убей — говорить не могу. Так и кончилось. Но тоска, горе, разрыв, болезненное состояние отчужденности — всё это во мне осталось...» (ГТМ). Дальше, в том же письме, Софья Андреевна говорит: «Подписка на издание идет такая сильная, что я весь день как в канцелярии сижу и орудую всеми делами... Денег выручила 2000 в 20 дней...» И в заключение письма: «Ну вот, после этой истории, вчера почти дружелюбно расстались. Поехал Левочка с Таней вдвоем на неопределенное время в деревню к Олсуфьевым за 60 верст... в крошечных санках.... Я рада, что Левочка отправился в деревню, да еще в хорошую семью и на хорошее содержание. Я все эти нервные взрывы и мрачность и бессонницу приписываю вегетарианству и непосильной физической работе. Авось он там образумится...» (Об Олсуфьевых и пребывании у них Толстого см. прим. 2 к п. № 93 от 18 декабря 1885.)

*92.

1885 г. Декабря 17. Москва.