Полное собрание сочинений. Том 87

Полностью публикуется впервые. Отрывок напечатан в Б, III, стр. 240. На подлиннике надпись чернилами рукой Черткова: «№ 382. Я. П. 20(?) окт. 94». На копии, хранящейся в AЧ, пометка: «Почтовый штемпель 20 окт. 1894 г. ». Письмо написано, судя по записи в Дневнике Толстого, не ранее 18 октября, так как Толстой в этот день просматривал свои Дневники, о которых пишет в этом письме, и не позднее 21 октября, когда написано следующее письмо Толстого Черткову. Предположительна датируется днем, предшествовавшим дате почтового штемпеля, отмеченной на копии этого письма.

Письмо Толстого написано после получения письма Черткова от 14 октября, на которое Толстой ответил 21 октября (см. № 387).

¹ О чтении этих Дневников Толстой записал в своем Дневнике от 21 октября 1894 г.: «Дня три тому назад перечитывал свои дневники 84 года и противно было на себя за свою недоброту и жестокость отзывов о Соне и Сереже. Соню я всё больше и больше ценю и лоблю. Сережу понимаю и не имею к нему никакого иного чувства кроме любви».

Толстой передал Черткову свой Дневник за 1884 год, в первый год, их знакомства, для сохранения. Сняв копию с этого Дневника, Чертков, всегда хранил ее в особом ящике с некоторыми другими писаниями Толстого, у одного из своих друзей.

Летом 1894 г. Чертков, серьезно заболевши, передал чемодан с хранившимися у него рукописями Толстого Марье Львовне Толстой, на случай своей смерти. Она впервые прочла указанный Дневник Толстого 1884 г. и обратила внимание на встречающиеся в нем резкие отзывы о своей матери и братьях. Вследствие этого Толстой перечел этот Дневник и просил Черткова его уничтожить. О причинах, побудивших снять копии с Дневника Толстого за 1884 г., см. ниже ответное письмо Черткова от 24 октября.

В записи Дневника Толстого, сделанной 21 октября после недельного перерыва, отмечено, что С. А. Толстая уехала в Москву, а Т. Л. Толстая вернулась в Ясную поляну.

² См. письмо Толстого от 21 октября.

³ Александр III был болен нефритом и умер 20 октября 1894 г. Толстой писал в конце октября Н. Я. Гроту в связи со смертью царя: «Мне его очень жаль, как человека, страдающего и умирающего в таких тяжелых для души условиях, но эта жалость не заставляет меня переменить мое мнение о плачевных итогах его царствования».

На это письмо Чертков отвечал письмом от 24 октября, в котором писал: «Дорогой Лев Николаевич, не могу вам выразить, как мне жаль, досадно на себя и стыдно за то, что был причиной вашего огорчения по поводу дневника. Я умолял бы вас простить мою оплошность, если бы не видел из вашего письма, что вы на меня не сердитесь, как рассердился бы всякий другой на вашем месте, и я первый. Свою ошибку я уже давно понял, и не говорил вам о ней потому, что не хотел вас огорчать этим сообщением а вероятно отчасти и потому, что мне было слишком стыдно за свою бестактность. Случилось это так, что, когда я отсылал в Петербург на хранение к одному другу один список всех имеющихся у меня ваших бумаг и оставлял при себе дубликат каждой из них, то в числе других поручил списать и этот дневник, упустив в ту минуту из виду, что по его содержанию его не следовало решительно никому показывать. В этом я очень виноват перед вами. Хотя и с благонамеренным побуждением, но не позволительно злоупотребил я вашим доверием, и никогда себе этого не прощу. Благодарю вас, дорогой друг, что вы отнеслись ко мне так снисходительно и любовно. Это еще больше увеличивает сознание моей вины перед вами. Я вполне вхожу в ваше положение, и у меня сердце сжимается, когда представляю себе ваши ощущения при чтении этого дневника, списанного не вашей рукой. Повторяю, я уже давно понял свою ошибку и с тех пор в этом отношении педантически осторожен с вашими дневниками и бумагами.

Покаявшись в своей непростительной вине перед вами, спешу сообщить вам, что никаких дальнейших нежелательных последствий, которых вы опасаетесь, не может быть. Человек, переписывавший, безусловно предан вам и не сделает indiscr'etion [нескромность], к тому же он по существу из дневника ничего не узнал такого, чего и раньше не знал. Распространения списанное не получило никакого. Все бумаги, оставленные мною у Марьи Львовны, у меня постоянно хранятся под замком, и кроме меня решительно никто не имеет к ним доступа. Дневников этих даже Галя не читала, как и не читает тех, из которых я сейчас делаю выписки. (Переписывался дневник у меня на главах, и ни у кого, кроме меня, нет решительно ничего выписанного оттуда, кроме некоторых мыслей общего содержания, списанных не из самого дневника, а из тех моих выдержек, которые вы видели.) Так что с уничтожением списков этих дневников и возвращением вам оригиналов вы можете быть совсем уверены, что решительно нигде и ни у кого списка не останется.