Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Письма

Между тем Гумилев пребывает в Либаве, и никакой связи между ним и Слепнево нет. Обстоятельства этого пребывания неизвестны, но не надо забывать, что буквально сразу же по отбытию из Либавы создается «Путешествие в страну эфира» — рассказ, дающий богатую пищу для размышлений, в том числе и в биографическом плане. Можно также с уверенностью сказать, что перспектива бракосочетания с Т. В. Адамович по истечении достаточно небольшого срока стала казаться ему все менее и менее заманчивой — и тогда же, 9 июля, когда Ахматова в Москве, удивляя Блока («Анна Ахматова в почтовом поезде»), на перекладных спешит в Бежецк, Гумилев «выныривает» в Териоках, в равном удалении и от Либавы, и от Слепнево (дом в Царском селе, по всей вероятности, как обычно, сдавался на лето дачникам). Здесь, в Териоках (ныне — Зеленогорск), он, здраво обдумав обстоятельства, принимает «соломоново решение» и дает знать о себе — другу, Лозинскому, причем — посланием самого «обтекаемого» содержания (см. письмо № 134 наст. тома). Лозинский, который из-за последнего срока беременности жены не может отлучиться из дому, все же идеально выполняет взятую им на себя «миссию примирения»: пишет блестящее в своем роде — «успокаивающее» и со многими ободряющими «подтекстами» — послание попавшему в затруднительное положение Гумилеву (см. письмо № 36 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома) и немедленно связывается с Ахматовой, сообщая ей точные координаты затерявшегося мужа. Та, подавив гордость, первая пишет настоящее — удивительное! — «примирительное» письмо:

Милый Коля,

10-го я приехала в Слепнево. Нашла Левушку здоровым, веселым и очень ласковым. О погоде и делах тебе верно напишет мама...

Ахматова пишет это письмо, прилагая к нему два созданных в эти дни гениальных стихотворения (комментировать которые в этом контексте нет сил человеческих), — пишет, не зная, что пока «шли переговоры» между Ваммельсуу и Слепнево, сам Гумилев, отдав визиты Чуковскому и С. К. Маковскому и допоздна проговорив с ними о текущих вопросах литературной политики, наутро собрался с духом, и тоже, подавив гордость, решил первым «пойти на мировую»:

Милая Аничка,

думал получить твое письмо на Царск<осельском> вок<зале>, но не получил. Что, ты забыла меня или тебя уже нет в Дарнице? Мне страшно надоела Либава, и вот я в Териоках... (см. № 135 наст. тома)

Это письмо от отправляет в Дарницу, откуда Инна Эразмовна Горенко (по всей вероятности, не менее взволнованная происходящим, чем Анна Ивановна Гумилева) немедленно пересылает его в Слепнево. Второе письмо Ахматовой — от 17 июля (№ 38 раздела «Письма к Н. С. Гумилеву» наст. тома) — вздох облегчения, и такой же вздох облегчения — письмо Гумилева от того же 17 июля, которое он пишет «синхронно» с женой, также получив ее «мировую»: «Целую всех. Очень скоро увидимся» (см. № 136 наст. тома). Ни тот, ни другая не знают, что мирной жизни после благополучного примирения в это страшное лето им будет отпущено несколько часов — Гумилев, действительно, приедет одновременно со своим письмом (трогательные хозяйственные планы Ахматовой на осень так и останутся, увы, по всей вероятности, неизвестными ему), 19 июля 1914 года — в миг, когда Германия объявит войну России («Утром еще спокойные стихи про другое («От счастья я не исцеляю...»), а вечером вся жизнь вдребезги» (Черных В. А. Указ. соч. С. 76)). Все события этих месяцев Гумилев подытожил в строфах окончательной версии «Пятистопных ямбов»:

Сказала ты, задумчивая, строго:

«Я верила, любила слишком много,

А ухожу не веря, не любя,

И пред лицом Всевидящего Бога,

Быть может, самое себя губя,

Навек я отрекаюсь от тебя».

Твоих волос не смел поцеловать я,

Ни даже сжать холодных, тонких рук,

Я сам себе был гадок, как паук,

Меня пугал и мучил каждый звук,

И ты ушла, в простом и темном платье,

Похожая на древнее Распятье.

То лето было грозами полно,

Жарой и духотою небывалой,

Такой, что сразу делалось темно

И сердце биться вдруг переставало,

В полях колосья сыпали зерно,

И солнце даже в полдень было ало.

И в реве человеческой толпы,

В гуденье проезжающих орудий,

В немолчном зове боевой трубы

Я вдруг услышал песнь моей судьбы

И побежал, куда бежали люди,

Покорно повторяя: «Буди, буди».

В истории мирового эпистолярного искусства найдется немного эпизодов, равных по драматизму, психологической глубине и исторической содержательности переписке Гумилева с Ахматовой в июле 1914 года.