Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 8. Письма

Очень, очень благодарю Вас за книгу и за портрет. Я вчера был у Ваших родителей, и они были так добры, что показали мне две Ваши фотографические карточки. Так что я теперь имею довольно полное представление о Вашей наружности, и мне хочется, чтобы Вы имели такое же представление о моей. К сожалению, я не могу Вам прислать моей фотограф<ической> карточки, потому что я почти никогда не снимался и чувствую инстинктивное отвращение к фотографии. Зато один мой знакомый художник обещал сделать мой портрет, и когда он будет готов, я его пришлю Вам. Относительно книги меня удивляет, как Вы не получили моей открытки, которую я послал Вам тотчас же по получении ее. Многое оттуда я уже знал и любил, как, напр<имер>, «Респ<ублику> Ю<жного> Кр<еста>» и «Теперь, когда я пр<оснулся>». Из незнакомых мне больше всего понравились «Последние мученики», вещь удивительная по выполнению. Я даже думаю, базируясь на этой вещи, написать для нашего «Сириуса» статью о стильной прозе. Зато меня огорчило присутствие в книге «Мраморной головки». Зачем и как попал этот недурной рассказ в книгу, составленную из жемчужин, более или менее чистых, но всегда настоящих. Кстати, о нашем журнале «Сириус». Дня через три я посылаю Вам первый номер. Может быть, Вы найдете возможным что-нибудь о нем написать в «Весах».

Я сам прекрасно сознаю его многочисленные недостатки, маленький размер и случайность материала. Но первый номер не может быть боевым, чтобы не запугать большой публики. Потому что каждый журнал является учителем какого-либо отдельного мировоззрения, не единственно возможного и правильного, но только освещающего жизнь и искусство с новой, одному ему свойственной точки зрения. И поэтому надо, подобно философам Александрийской школы, исподволь приучать публику смотреть на вещи глазами редактора. Я надеюсь, что последующие номера яснее выразят наши намерения.

Теперь я должен оправдаться перед Вами в моей кажущейся лени, с которой я не присылаю в «Весы» ничего, кроме стихов. Но не забывайте, что мне только двадцать лет, и у меня отсутствует чисто техническое уменье писать прозаические вещи.

Идей и сюжетов у меня много. С горячей любовью я обдумываю какой-нибудь из них, все идет стройно и красиво, но когда я подхожу к столу, чтобы записать все те чудные вещи, которые только что были в моей голове, на бумаге получаются только бессвязные отрывочные фразы, поражающие своей какофонией.

И я опять спешу в библиотеки, стараясь выведать у мастеров стиля, как можно победить роковую интерность пера.

Как раз в это время я работаю над старинными французскими хрониками и рыцарскими романами и собираюсь написать модернизированную повесть в стиле XIII или XIV века.

Вообще, мне кажется, что я уже накануне просветления, что вот-вот рухнет стена, и я пойму, именно пойму, а не научусь, как надо писать. И тогда я забросаю Вас рукописями.

Из стихов я тоже не могу прислать ничего нового. Благодаря моим работам по прозе я пришел к заключению о необходимости переменить и стихотворный стиль по тем приемам, которые Вы мне советовали. И поэтому все мои теперешние стихи не более чем ученические работы.

Теперь позвольте Вас просить, когда у Вас будет время и охота, написать мне, какие мои вещи пойдут в «Весах», чтобы я мог направить остальные в другие места.

Я Вам бесконечно благодарен, что Вы не переменили своего мнения обо мне как о человеке, и прислали мне такое милое письмо после отзыва г-жи Мережковской, наверно, очень недоброжелательного. И я надеюсь, что при нашем свидании, которое очень возможно, так как я думаю вернуться в Россию, я произведу на Вас менее несимпатичное впечатление. В противном случае это было бы очень грустно, потому что тогда совсем окончились бы мои сношения с моими учителями в деле искусства.

Простите за такое длинное письмо.

Искренне уважающий Вас Н. Гумилев.

12. В. Я. Брюсову

<Париж. 11/>24 марта 1907 <г.>

Многоуважаемый Валерий Яковлевич!