Полное собрание сочинений в одном томе

Le pauvre Due! [33]Ему кажется, что звуки, которые непрерывно проникают в зал через эти волшебные окна, превращающие их в сладостную музыку, — не что иное, как стоны и завывания казнимых грешников. А там? — Вон там, на той оттоманке? — Кто он? Этот petit-maitre [34]— нет, божество — недвижный, словно мраморная статуя, — и такой бледный — et qui sourit, si amerement [35]?

Mais il fait agir [36]— то есть француз никогда не падает сразу в обморок. К тому же его светлость ненавидит сцены; и де л'Омлет овладевает собой. На столе лежит несколько рапир, в том числе обнаженных. Герцог учился фехтованию у Б. — Il avait tue ses six hommes [37]. Значит, il peut s'echapper [38]. Он выбирает два обнаженных клинка равной длины и с неподражаемой грацией предлагает их его величеству на выбор. Horreur! [39]Его величество не умеет фехтовать. Mais il joue! [40]— Какая счастливая мысль! — Впрочем, его светлость всегда отличался превосходной памятью. Он заглядывал в «Diable» [41], сочинение аббата Гуалтье [42]. А там сказано, «que le Diable n'ose pas refuser un jeu d'ecarte» [43].

Но есть ли шансы выиграть? Да, положение отчаянное, но решимость герцога — тоже. К тому же, разве он не принадлежит к числу посвященных? Разве он не листал отца Лебрена [44]? Не состоял членом Клуба Vingt-Un [45]? «Si je perds, — говорит он, — je serai deux fois perdu [46], погибну дважды — voite tout! [47](Тут его светлость пожимает плечами). Si je gagne, je reviendrai 5 mes ortolans — que les cartes soient preparees! [48]»

Его светлость — весь настороженность и внимание. Его величество — воплощенная уверенность. При виде их зрителю вспомнились бы Франциск и Карл [49]. Его светлость думал об игре. Его величество не думал; он тасовал карты. Герцог снял.

Карты сданы. Открывают козыря — это — да, это король! нет, дама! Его величество проклял ее мужеподобное одеяние. Де л'Омлет приложил руку к сердцу.

Они играют. Герцог подсчитывает. Талья окончилась. Его величество медленно считает, улыбается и отпивает глоток вина. Герцог сбрасывает одну карту.

— C'est a vous a faire [50], — говорит его величество, снимая. Его светлость кланяется, сдает и подымается из-за стола, en presentant le Roi [51].

Его величество огорчен.

Если бы Александр не был Александром, он хотел бы быть Диогеном [52]; герцог же на прощанье заверил своего партнера, «que s'il n'eflt pas ete De L'Omelette, il n'aurait point d'objection d'etre le Diable». [53]

3 марта, 1832

пер. З. Александровой

На стенах Иерусалимских

Intonsos rigidam in frontem ascendere canos Passus erat…

Lucan[54]

Поспешим на стены, — сказал Абель-Фиттим, обращаясь к Бузи бен Леви и Симону фарисею в десятый день месяца Таммуза [55], в лето от сотворения мира три тысячи девятьсот сорок первое [56]. — Поспешим на крепостной вал, примыкающий к Вениаминовым воротам, в граде Давидовом [57], откуда виден лагерь необрезанных; ибо близится восход солнца, последний час четвертой стражи [58], и неверные, во исполнение обещания Помпея [59], приготовили нам жертвенных агнцев.

Симон, Абель-Фиттим и Бузи бен Леви были гизбаримами, то есть младшими сборщиками жертвований в священном граде Иерусалиме.

— Воистину, — отозвался фарисей, — поспешим, ибо подобная щедрость в язычниках весьма необычна, зато переменчивость всегда отличала этих поклонников Ваала [60].

— Что они изменчивы и коварны, это столь же истинно, как Пятикнижие [61], — сказал Бузи бен Леви, — но только по отношению к народу Адонаи [62]. Слыхано ли, чтобы аммонитяне [63]поступались собственной выгодой? Невелика щедрость поставлять нам жертвенных агнцев по тридцати серебряных сиклей [64]с головы!

— Ты забываешь, бен Леви, — промолвил Абель-Фиттим, — что римлянин Помпеи, святотатственно осаждающий град Всевышнего, может подозревать, что купленных жертвенных агнцев мы употребим на потребности нашего тела, а не духа.

— Клянусь пятью углами моей бороды! — воскликнул фарисей, принадлежавший к секте так называемых топальщиков (небольшой группе праведников, которые так усердно истязали себя, ударяя ногами о мостовую, что были живым упреком для менее ревностных верующих и камнем преткновения на пути менее талантливых пешеходов). — Клянусь пятью углами этой бороды, которую мне, как священнослужителю, не дозволено брить! Неужели мы дожили до того, что римский богохульник, язычник и выскочка осмелился заподозрить нас в присвоении священных предметов на потребу плоти? Неужели мы дожили?..

— Не станем допытываться о побуждениях филистимлянина [65], — прервал его Абель-Фиттим, — ибо сегодня впервые пользуемся его великодушием, а может быть, жаждой наживы. Поспешим лучше на городскую стену, дабы не пустовал жертвенник, чей огонь негасим под дождями небесными, а дымный столп неколеблем бурями.