Полное собрание стихотворений

Среди адресатов тюремных посланий Раевского первое место, несомненно, занимает Пушкин. История общения Раевского и Пушкина — интереснейшая страница в биографии обоих поэтов. Раевский познакомился со ссыльным Пушкиным в Кишиневе. Между ними происходили частые встречи, постоянные разговоры и горячие споры. «Здесь не было карт и танцев, — рассказывал в своих воспоминаниях И. П. Липранди, — а шла иногда очень шумная беседа, спор, и всегда о чем-либо дельном, в особенности у Пушкина с Раевским, и этот последний, по моему мнению, очень много способствовал к подстреканию Пушкина заняться положительнее историей и в особенности географией. Я тем более убеждаюсь в этом, что Пушкин неоднократно после таких споров на другой или на третий день брал у меня книги, касавшиеся до предмета, о котором шла речь. Пушкин как вспыльчив ни был, но часто выслушивал от Раевского под веселую руку обоих довольно резкие выражения — и далеко не обижался, а, напротив, казалось, искал выслушивать бойкую речь Раевского»[10].

Раевский был резок в выражениях, но Пушкин всегда спокойно выслушивал его «бойкую речь». Пылкий Раевский и не менее пылкий Пушкин нашли общий язык. Они даже сочиняли вместе стихи (памфлетную песню о Мальбруке, посвященную смерти полковника Адамова, командира учебного батальона при штабе 2-й армии)[11].

Характер кишиневских бесед и споров запечатлен в незаконченном прозаическом сочинении Раевского «Вечер в Кишиневе». Там речь идет о стихотворении Пушкина «Наполеон на Эльбе», которое в 1822 году было перепечатано в «Собрании образцовых сочинений и переводов в стихах». Раннее лицейское стихотворение Пушкина вызывает строго-критическое отношение Раевского, которого не удовлетворяют прежде всего неточность языка, романтические преувеличения и вольности. Вероятно, Раевского не устраивала и данная в стихотворении трактовка образа Наполеона, о котором сам декабрист отзывался с большим уважением (об этом свидетельствуют грамматические таблицы, составленные им для ланкастерской школы). Споры о Наполеоне не нашли непосредственного отражения в незаконченном «Вечере в Кишиневе», но, вполне вероятно, происходили в действительности. Смерть Наполеона (16 июля 1821 года) была предметом оживленных диспутов и размышлений, и стихотворение Пушкина «На смерть Наполеона», написанное в это время, содержит уже иную оценку бывшего императора и полководца, нежели «Наполеон на Эльбе». Новая оценка Наполеона, надо думать, соответствовала воззрениям Раевского.

Наивно думать, что в спорах с Пушкиным Раевский всегда выходил победителем. Пушкин прислушивался к Раевскому, дорожил его мнением, но можно не сомневаться, что и Раевский дорожил мнением своего собеседника: диспуты обогащали того и другого.

Пушкин в это время был охвачен общим настроением кишиневских декабристов и в какой-то мере являлся соучастником их общих замыслов. Именно поэтому, вспоминая о друзьях, живущих «еще в полусвободной доле», заточенный Раевский думает прежде всего о Пушкине, его огромном поэтическом таланте, его способности продолжить дело революционной поэзии и передает ему свой «лавр».

Кишиневские декабристы не могли осуществить своих намерений. «Решительный и внезапный удар», о котором мечтал Раевский, не был превращен в действие. Победили не Орлов и Раевский, а аракчеевские генералы Сабанеев и Вахтен. В итоге декабристское бессарабское гнездо было уничтожено, солдатское движение подавлено, Орлов смещен с должности дивизионного командира, Раевский, как главный вольнодумец в армии, арестован.

За четыре года до восстания на Сенатской площади в деятельности Орлова и Раевского проявилось основное противоречие дворянской революционности. При всем желании поднять солдат 16-й дивизии на восстание и опереться на их штыки в первом акте борьбы Орлов и Раевский были и оставались далекими от народа, политическими романтиками, а их попытка противопоставить одну дивизию, хотя и орловскую, вооруженному российскому самодержавию была утопичной. Они пережили декабристскую трагедию за несколько лет до 14 декабря 1825 года. И все же их опыт не прошел бесследно. Не случайно Пестель в своих показаниях признавался: «Ежели бы действительно мы нашлись в готовности и в необходимости начать возмутительные действия, то я полагал нужным освободить из-под ареста майора Раевского, находившегося тогда в Тирасполе в корпусной квартире генерала Сабанеева»[12]. Пестеля и Раевского объединяла не личная дружба (они если и встречались, то один или два раза, когда Пестель был проездом в Кишиневе), а политическая позиция, вера в революцию.