Полное собрание стихотворений

даль - и цыганские разлуки,

ночь, ночь - и в роще соловьи.

Но проносился ветер с моря

дыханьем соли и вина,

и гармонического горя

спадала жаркая волна.

Касался грубо ветер с моря

глициний вдоль ее окна,

и вновь, как бы в блаженстве горя,

пылала звуками она...

О чем? О лепестке завялом,

о горестной своей красе,

о полнолунье небывалом,

о небывалом

ветер! Вернутся на родину все,

вера ясная, крепкая: с севера

лыжи неслышные, с юга ночная фелюга...

Все.

1923 г.

Прованс

1

Как жадно, затая дыханье,

склоня колена и плеча,

напьюсь я хладного сверканья

из придорожного ключа.

И, запыленный и счастливый,

лениво развяжу в тени

евангелической оливы

сандалий узкие ремни.

Под той оливой, при дороге,

бродячей радуясь судьбе,

без удивленья, без тревоги,

быть может, вспомню о тебе.

И пеньем дум моих влекома,

в лазури лиловатой дня,

в знакомом платье незнакома,

пройдешь ты, не узнав меня.

1923, Сольес-Пон

2. Солнце (Из цикла "Прованс")

Слоняюсь переулками без цели,

прислушиваюсь к древним временам:

при Цезаре цикады те же пели,

и то же солнце стлалось по стенам.

Поет платан, и ствол в пятнистом блеске;

поет лавчонка; можно отстранить

легко звенящий бисер занавески:

поет портной, вытягивая нить.

И женщина у круглого фонтана

поет, полощет синее белье,

и пятнами ложится тень платана

на камни, на корзину, на нее.

Как хорошо в звенящем мире этом

скользить плечом вдоль меловых оград,

быть русским заблудившимся поэтом

средь лепета латинского цикад!

Сольес-Пон, 1923 г.

Властелин

Я Индией невидимой владею:

приди под синеву мою.

Я прикажу нагому чародею

в запястье обратить змею.

Тебе, неописуемой царевне,

отдам за поцелуй Цейлон,

а за любовь - весь мой роскошный, древний,

тяжелозвездный небосклон.

Павлин и барс мой, бархатно-горящий,

тоскуют; и кругом дворца

шумят, как ливни, пальмовые чащи,

все ждем мы твоего лица.

Дам серьги - два стекающих рассвета,

дам сердце - из моей груди.

Я царь, и если ты не веришь в это,

не верь, но все равно, приди!

<1923>

* В С.: без назв., дата 7. 12. 23.

Гекзаметры

Памяти В. Д. Набокова

Смерть - это утренний луч, пробужденье весеннее. Верю,

ты, погруженный в могилу, пробужденный, свободный,

ходишь, сияя незримо, здесь, между нами - до срока,

спящими...

О, наклонись надо мной, сон мой подслушай

снятся мне слезы, снятся напевы, снятся молитвы...

Сплю я, раскинув руки, лицом обращенный к звездам:

в сон мой втекает мерцающий свет, оттого-то прозрачны

даже и скорби мои...

Я чую: ты ходишь так близко,

смотришь на спящих; ветер твой нежный целует мне веки,

что-то во сне я шепчу; наклонись надо мной и услышишь

смутное имя одно,- что звучнее рыданий, и слаще

песен земных, и глубже молитвы - имя отчизны.

<1923>

x x x

Живи, звучи, не поминай о чуде,

но будет день: войду в твой скромный дом,

твой смех замрет, ты встанешь: стены, люди

все поплывет,- и будем мы вдвоем...

Прозреешь ты в тот миг невыразимый,

спадут с тебя, рассыплются, звеня,

стеклом поблескивая дутым, зимы

и вёсны, прожитые без меня...

Я пламенем моих бессонниц, хладом

моих смятений творческих прильну,

взгляну в тебя - и ты ответишь взглядом

покорным и крылатым в вышину.

Твои плеча закутав в плащ шумящий,

я по небу, сквозь звездную росу,

как через луг некошеный, дымящий,

тебя в свое бессмертье унесу...

<1923>

x x x

И в Божий рай пришедшие с земли

устали, в тихом доме прилегли...

Летают на качелях серафимы

под яблонями белыми. Скрипят

веревки золотые. Серафимы

кричат взволнованно...

А в доме спят,

в большом, совсем обыкновенном доме,

где Бог живет, где солнечная лень

лежит на всем; и пахнет в этом доме,

как, знаешь ли, на даче,- в первый день...

Потом проснутся; в радостной истоме

посмотрят друг на друга; в сад пройдут

давным-давно знакомый и любимый...

О, как воздушно яблони цветут!..

О, как кричат, качаясь, серафимы!..

<1923>

Олень

Слова - мучительные трубы,

гремящие в глухом лесу,

следят, перекликаясь грубо,

куда я пламя пронесу.

Но что мне лай Дианы жадной,

ловитвы топот и полет?

Моя душа - олень громадный

псов обезумевших стряхнет.

Стряхнет - и по стезе горящей

промчится, распахнув рога,

сквозь черные ночные чащи

на огненные берега!

<1923>

Петербург

Мне чудится в Рождественское утро

мой легкий, мой воздушный Петербург...

Я странствую по набережной... Солнце

взошло туманной розой. Пухлым слоем

снег тянется по выпуклым перилам.

И рысаки под сетками цветными

проносятся, как сказочные птицы;

а вдалеке, за ширью снежной, тают

в лазури сизой розовые струи

над кровлями: как призрак золотистый,

мерцает крепость (в полдень бухнет пушка:

сперва дымок, потом раскат звенящий);

и на снегу зеленой бирюзою

горят квадраты вырезанных льдин.

Приземистый вагончик темно-синий,

пером скользя по проволоке тонкой,

через Неву пушистую по рельсам

игрушечным бежит себе, а рядом

расчищенная искрится дорожка

меж елочек, повоткнутых в сугробы:

бывало, сядешь в кресло на сосновых

полозьях,- парень в желтых рукавицах

за спинку хвать,- и вот по голубому

гудящему ледку толкает, крепко

отбрасывая ноги, косо ставя

ножи коньков, веревкой кое-как

прикрученные к валенкам, тупые,

такие же, как в пушкинские зимы...

Я странствую по городу родному,

по улицам таинственно-широким,

гляжу с мостов на белые каналы,

на пристани и рыбные садки.