Полное собрание стихотворений

Конкретность социальных обличений, критический пафос в элегии Раевского невольно напоминают гневные монологи Чацкого в комедии Грибоедова. Герой элегии — жертва режима, окружающей среды. Возрастные характеристики в ней символичны. Юное — это новое, которое загублено старым, консервативным. Юноша противопоставлен миру, где молодым силам нет места. Он не желает быть на пиру «корысти» и «тиранства», он загублен «правительства рукою». Понятно, что ни о каком взаимном влиянии двух поэтов (Грибоедова и Раевского) говорить не приходится. Речь идет о совпадении в их произведениях и сатирических объектов, и методов критики социального зла.

Оплакивая смерть безвременно погибшего юноши, Раевский напоминает о повсеместных жертвах самодержавия:

Почто несчастных жертв струится кровь рекою
И сирых и вдовиц не умолкает стон?
Убийца покровен правительства рукою,
И суеверие, омывшися в крови,
Безвинного на казнь опасною стезею
Влечет, читая гимн смиренью и любви!

(«Элегия I»)

Куда бы поэт ни направил свой взор — везде «картина преступлений». Отсюда вывод — необходимость продолжения борьбы, отказ от домашнего затворничества, требование выхода на общественную арену.

Примером острой социальной сатиры Раевского является также отрывок «Там далее: провинциал Минос…», написанный в форме дружеского послания. Поэт обращает внимание друга на «злобу и разврат», «безумцев круг» и сонмище царедворцев «с предлинными ушами». Современное общество Раевский клеймит и в отрывке «Сатира на нравы», и в стихотворении «Смеюсь и плачу». В первом затрагивается характерная для декабристов тема борьбы за национальную самобытность:

Из всех гражданских зол — всего опасней, злей
Для духа нации есть чуждым подражанье…

Эти стихи звучат как цитата из комедии Грибоедова. В сатире «Смеюсь и плачу» Раевский, словно предваряя пламенные инвективы Чацкого, обращается ко всей официальной России, высмеивая «визирей», «пашу» «с подлою душой», «вертопраха», который

Ивана `a rebours с Семеном гнет на двойку
Иль бедных поселян, отнявши у отцов.
Меняет на скворца, на пуделя иль сойку…

Он клеймит «безумцев», мракобесов, под стать Скалозубу, которые «гнетут ум» и «знать право воспрещают», весь тот порядок, при котором всегда гибли и продолжают гибнуть лучшие представители человечества.

«Элегия I», «Элегия II», «Смеюсь и плачу» и другие сатирические произведения, по всей вероятности, написаны в годы деятельности Раевского в Союзе Благоденствия и отражают влияние на его творчество этой декабристской организации. Все эти стихи были захвачены при аресте поэта и дали Следственной комиссии дополнительный материал для обвинений «первого декабриста» в преступной деятельности и недозволенном образе мыслей.

В творчестве Раевского элегия заняла видное место. Поначалу он писал элегии, не отступая от общепринятых канонов этого жанра. Традиционные названия элегий: «Свидание», «Обет», «Ропот», «Сетование», «Час меланхолии» — характеризуют поэтическое ученичество Раевского.

Интимная элегическая лирика начала XIX века противостояла официозной и дидактической поэзии. В этом смысле роль элегий была положительной для развития новых видов прогрессивной поэзии. На основе традиционной элегии выросли новые виды философской, гражданской и исторической элегии. В творчестве Раевского любовные и «унылые» элегии в духе Батюшкова постепенно были вытеснены особым родом гражданственных элегий, вобравших в себя элементы политической и философской лирики. Весьма показательна в этом отношении «Элегия II». Политические рассуждения здесь переплетаются с картинами природы. От внимания комиссии, ведущей следствие по делу арестованного Раевского, не ускользнули следующие стихи:

Свирепствуй, грозный день!.. Да страшною грозою
Промчится не в возврат невинных скорбь и стон,
Да адские дела померкнут адской тьмою…
И в бездну упадет железной злобы трон!
Да яростью стихий минутное нестройство
Устройство вечное и радость возродит!..
Врата отверзнутся свободы и спокойства —
И добродетели луч ясный возблестит!..

Раевский объяснял написание этих строк мрачным расположением духа. Однако мятежный пафос приведенных строк был настолько разительным, что оправдания Раевского не удовлетворили следователей[25].