Как шумит узловатое мореКак застелена криво скатертьИ закуски на ней посохлив ожидании нас на ужинОн всего вам всего приготовилОн и каперсов вам и сыруИ такого хорошего мясаИ вина… а вас нет и нетОн сидит… и спиною в стул давитЭтим он напряжение гонитИ один он бокал наливаетто и дело себе… пьёт быстроТак он ждал так оделся блестящеХоть и каждый день ходит блестящеВоротник его плещет в лицо емуи красивым его объявляетИ ходил уже он дожидаясьИ сидел уже он… вновь бегалНа дорогу ведущую к морюбрал глаза он под козырёкНо как будто кто-то по лестницеПодымается… скрип ступенекВесь натянут… открылись двериВходит старый приятель ФролУ него тут глаза помутились…«В ответ глазам твоим…»
В ответ глазам твоимНа вопрос глаз твоихя сказал: «А-а-а»В ответ мне всемуТы сказала губами: «Бэ-э-э»извернулась всем телом влевоипротянула мне солёную килькулевою длинной рукойприоткрыв приветливо рот«Солнечный день. Беломрамор…»
Солнечный день. БеломраморСкованные мягкие волныКруглые горные породыВсё время выходят из волнСолнечный день. БеломраморКости коленей… Кости коленей…Кости локтей… Кости лба…Всё нагревает солнце…«Родился и рос Бенедиктов…»
Родился и рос БенедиктовВолен он был в поступкахМог что хотел делатьНо ничего не делалЛишь только он спал в постелиИ щёлкал на чёрных счетахУмер затем БенедиктовДетей больших он оставил«О Вы кто некогда бывал…»
О Вы кто некогда бывалИ также ехал в поездах!О Коркиной Литовцеве и БрянскойКоторые проехали давноПо этой по железной по дорогеЯ знал и вспоминал о них!О Норкине который без вести пропалПоехав этим поездом по этой веткеГод одна тыща девятьсот десятыйЯ тоже знал он в синем сюртуке былИ в сетках чемоданы цвета синьЯ также вспоминал в поля глядяНа пыльную траву мелькающуюЧто тут когда-то ехала БезумцеваКак будто она тоже отдыхающаяА с нею компаньон её – ты КипарисовС бородкой рыженький и задушевныйИ вы вели глухие разговорыЯ помню вас на поезде поехавО милые о милые мои!Стул
Совместно с Петровым жил стулБок о бок всю жизнь день и новьСпина о спину опиралисьСовместно старились и сгиналисьОднако Петров – он раньшеЕщё в декабре он умерА стул лишь через три годаВынес в чулан сын ПетроваТам стул постепенно доумерВ феврале он сожжён был в печкеВ период больших морозов.«Дали туманные груди тревожные…»