Полное собрание творений. Том I. Трактаты и гимны

2.1. Души же одни благородны, а другие худородны[232], – и могут оказаться родственными души парфян и мужей ливийских, а души тех, кого мы называем братьями, могут не иметь никакого родства. Так именно и случилось у двух египетских мальчиков, и обнаружилось это при самом рождении, а окончательно явилось – когда они достигли расцвета. 2. Ибо младший, будучи рожден и вскормлен божественной участью, с самого детства жадно слушал и любил мифы, ведь мифы – это философемы[233] детей. Возрастая, он всегда стремился приобрести знания, которые были сложнее тех, что полагались ему по возрасту. Он внимательно слушал отца, да и знания каждого человека, все знания были для него вожделенны. Вначале он – словно молодой пес – набрасывался на все сразу, что и присуще великим характерам[234], волнующимся в предвосхищении надлежащего момента, когда они смогут полностью посвятить себя возлюбленной цели. 3. Затем – задолго до достижения юношеского возраста – он стал вести себя тише, чем благородный старец, слушая [других] с миром[235] [в душе]. А когда ему было изредка необходимо говорить: спросить об услышанном или о чем-нибудь ином, – всякий мог заметить, что он смущается и краснеет. Он уступал дорогу и кресло старейшим из египтян, хотя и был сыном величайшего из правителей Египта. Он почтительно относился к сверстникам и по велению своей природы был весьма заботлив к людям, так что – когда он пришел в возраст – трудно было бы найти египтянина, которого бы он не обеспечил хотя бы каким-нибудь из благ своего отца. 4. Старший же брат его был, одним словом, болван[236]. Он отвергал всякую мудрость – и египетскую, и иностранную, – всех учителей, которых царь предоставлял своему сыну Осирису: все это он ни во что не ставил, полагая достойным смеха – как безполезное и порабощающее волю[237]. Видя, что его брат упорядоченно занимается делами и держится скромно, он думал, что тот делает это из страха, ибо никто не видел Осириса дерущимся на кулаках, толкающимся, лягающимся или нарушающим правила во время соревнований в беге; он видел, что его брат проворен и худощав, и тело его – легкий груз для души. 5. Осирис никогда не пил жадно, не хохотал во всё горло – так, чтобы сотрясалось все тело, Тифон же предавался этому ежедневно, полагая, что единственное дело свободного человека состоит в том, чтобы делать то, что ему захочется. По своей природе он не был похож ни на свой род, ни на кого-либо из мужчин в своем роду; вообще говоря, он и на себя-то не был похож, но был неким злом во всевозможных формах. Иногда он казался тупым и вялым – как настоящее «земли бесполезное бремя»[238]. Казалось, что он просыпается лишь для того, чтобы набить брюхо едой и отложить иное на сон грядущий. Иногда он даже пренебрегал обычными потребностями природы, в ущерб которым бессмысленно прыгал, доставляя хлопоты и ровесникам, и старшим. 6. Ибо он восхищался телесной силой как наисовершеннейшим благом и пользовался ею зло: срывал двери, бросался комьями глины[239], и если наносил кому-нибудь рану или причинял иное зло, радовался этому как доказательству собственной доблести; он был преисполнен незрелых порывов и был в высшей степени склонен к насилию в делах любовных. 7. Он вынашивал в сердце зависть к брату и ненависть к египтянам, ибо некоторые из них – а именно простой народ – восхищались Осирисом и за его речи, и за его песни; так что все и везде – как в частных молитвах, так и в общественных – просили богов даровать все блага Осирису: таким был Осирис, и такая о нем шла слава. 8. Поэтому-то Тифон окружил себя шайкой безрассудных юнцов наподобие себя самого не ради чего иного – он ведь от природы не был способен никого любить, – но чтобы были [вокруг него] люди, ненавидевшие Осириса. Приобрести расположение Тифона и получить от него какую-нибудь желанную услугу было легко всякому, если только он нашептывал ему что-нибудь поносящее Осириса. Таковы были с детства различия в образе жизни братьев, соответствовавшие разнице их природы.