Полное затмение

Он вышел из крыла, где находились кельи и дортуар, и пересек просторный мощеный двор, направляясь к стоящему в центре приземистому зданию. Здесь принимали всех больных без исключения, будь они нищие, дворяне, слуги, торговцы или солдаты. По мере того как рыцарь приближался к госпиталю, он все сильнее чувствовал запах человеческой немощи, сукровицы, гноя и экскрементов. Но Леоне не обращал на него внимания. Он уже целую вечность сталкивался со страданиями и смертью. Жара разбередила раны больных, моливших о помощи. Госпитальерам с трудом удавалось обрабатывать измученные тела, в надежде, что в ранах не заведутся паразиты. Из-за нехватки места, средств, рыцарей-врачевателей было уже невозможно сдерживать распространение инфекции, разместив отдельно легочных, золотушных[42] больных или страдавших кровавым поносом. Происходил своего рода естественный отбор, который никому не хотелось открыто признавать. На втором этаже размещали тех, у кого был шанс выжить. На первом этаже лежали обреченные на смерть, которым вскоре суждено будет оказаться в небольшом подвале, расположенном под госпиталем. Он служил мертвецкой, поскольку царивший в нем холод не позволял телам, ожидающим погребения, слишком быстро разлагаться.

Рыцарь де Леоне вдруг почувствовал горечь, от которой нелегко было избавиться. Генрих II де Лузиньян, король Кипрский, скрепя сердце разрешил госпитальерам обосноваться на южном побережье, но на очень жестких условиях. Численность госпитальеров, с присутствием которых неохотно смирился король, никогда не должна была превышать семидесяти рыцарей вместе с сопровождавшими их служителями-мирянами. Рыцарям Христа пришлось покориться, хотя поток больных, которых вскоре стало в пять раз больше, чем самих госпитальеров, никак не иссякал. Разумеется, Леоне знал: Кипр был всего лишь этапом большого пути. Гийом де Вилларе, сменивший[43] своего брата на посту великого магистра ордена, уже обратил свой взор на Родос, в будущее. И все же Франческо с грустью думал обо всех этих детях, стариках, о других, которым суждено будет умереть только потому, что Лузиньян боялся экспансии и, главное, власти военного ордена.

– Я вижу, вас обуревают печальные мысли, друг мой.

Франческо де Леоне обернулся на этот нежный голос.

На него умиротворенно смотрел Арно де Вианкур, приор и великий командор ордена. Маленький щуплый человек с пепельными волосами, казалось, не имевший возраста, несмотря на глубокие морщины, прорезавшие его щеки и лоб, продолжал настаивать:

– Так почему вы такой мрачный?

Франческо де Леоне понурил голову и скрестил руки на черном плаще из грубой ткани.

– Многим еще предстоит умереть. Сколько нас останется, когда мы наконец обретем спасение?

– Мало, очень мало. Если бы не воля Божья, наша миссия была бы обречена на провал. Но мы должны всякий раз начинать заново, чтобы облегчить муки Его созданий.

– Что нам известно о промысле Божьем?

– Ах… невыносимый вопрос, который я задавал себе тысячи раз. Лишь умалишенные могут думать, что им удалось проникнуть в эту тайну. Мы продвигаемся на ощупь, брат мой. Мы стараемся верой и правдой служить Господу, моля, чтобы избранный нами путь был чистым и, насколько это возможно, безошибочным. Пойдемте, – продолжил Арно де Вианкур менее строгим тоном, – проведем несколько минут в дружеской обстановке. Свежий утренний воздух почти заставил меня забыть, что я старик. Вы подметили эту особенность кипрских ночей? Дневной зной растворяется в ночи, постепенно остывая. Рассвет приносит несколько часов желанной, но такой мимолетной прохлады. Воспользуемся этим.

Арно де Вианкур пошел вперед. Он медленно отдалялся от стен, стараясь не подходить слишком близко к зданиям. Леоне не заблуждался. Желание приора прогуляться было вызвано отнюдь не утренней свежестью. Он явно хотел поговорить о серьезном деле. Он опасался шпионов, которых Лузиньян внедрил повсюду, даже в их орден, и потому заводил серьезные разговоры только за пределами стен своего кабинета и библиотеки.

Они молча подошли к высокому вольеру, в котором ворковали голуби и горлицы. Их слова тонули в чудесном шуме, и Франческо де Леоне спрашивал себя, действительно ли настойчивое желание приора разместить этих нежных птиц на западной стороне двора было связано с удовольствием, которое тот получал, как сам говорил, глядя на них.

– Я старею, друг мой, – продолжал Арно де Вианкур, – Мне очень жаль, что далеко не все Божьи создания наделены бесполезной красотой этих птиц.

– Но если бы все обладали красотой, как тогда мы смогли бы различать ее, чтобы радоваться?

Арно де Вианкур усмехнулся и ответил:

– Вы попали в самую точку, Франческо. Человек создан так, что ему необходимо худшее, чтобы распознавать лучшее. Печальный вывод. Изменимся ли мы когда-нибудь?