Полное затмение

И в этом, наверное, была самая большая странность характера, необычность сущности Пафнутьева. Звонит человек из прошлого, человек, который мог его убить, собирался убить, а если и не убил, то не из великодушия, а просто потому, что не удалось. Звонил человек, который явно находился по другую сторону баррикады, давно считая Пафнутьева своим врагом. Можно даже предположить, что рано или поздно они должны были встретиться, но скорее всего в служебном кабинете Пафнутьева, где бы он задавал вопросы, а Сысцов в меру своей откровенности пытался бы на них ответить. Такое примерно было расположение сил.

И вот звонок.

И Пафнутьев действительно обрадовался. Может быть, потому, что этот звонок нарушил тягостную атмосферу вечера, может быть, потому, что ему приятно было поговорить с человеком из прошлого – в конце концов, именно Сысцов настоял когда-то, чтобы Пафнутьева из простого следователя перевели в начальство. Хотя были и возражающие, были влиятельные и настойчивые возражающие.

Можно представить себе еще одно объяснение – незлобив был Пафнутьев. Изменилось положение, изменилась роль Сысцова в его жизни – и прежнее неприятие ушло. Да, незлобивость, хотя многие очень даже ошиблись, переоценив это его качество. Пафнутьевское незлопамятство имело четкие и жесткие границы. Значит, все-таки Сысцов не перешел ту крайнюю грань, за которой его общение с Пафнутьевым было бы невозможным.

И конечно, любопытство, может быть, профессиональная любознательность. Если воскресным вечером по домашнему телефону, достаточно закрытому телефону для простых смертных, звонит Иван Иванович Сысцов, то за этим должно что-то стоять – ведь не потому он звонит, что не с кем ему выпить воскресную рюмку водки. Хотя Сысцов, насколько помнил Пафнутьев, последние годы предпочитал красные грузинские вина. И не из магазинов, а непосредственно из подвалов селения Киндзмараули, селения Оджелеши, селения Мукузани и других достойных мест.

– Да, это я, Павел Николаевич, – сдержанно и негромко произнес Сысцов.

– Слушаю вас внимательно! – Радость Пафнутьева была столь непосредственна, что она, похоже, озадачила бывшего первого человека города, а ведь и кличка у него была – Первый.

– Повидаться бы, Павел Николаевич.

– Готов!

– Если не возражаете... я и сейчас мог бы подойти... Если это, разумеется, не нарушит ваших планов.

– Не нарушит.

– Ну что ж... – Сысцов был явно смущен охотным согласием Пафнутьева. – Буду рад повидать вас, Павел Николаевич.

– Адрес знаете?

– Найду, – ответил Сысцов и замолчал, не решаясь первым повесить трубку. Пафнутьеву почему-то казалось, что тот звонит из автомата. Во всяком случае, та зависимость, которая чувствовалась в голосе Сысцова, позволяла предположить уличный автомат со скрежещущим диском, прожженными сигаретами цифрами, с собачьей цепью, которой обычно приковываются трубки. Хотя скорее всего он звонит из своей машины, как он звонил в Женеву или Гамбург, в Неаполь или Афины – Пафнутьев немного знал о международных контактах Сысцова.

– Кто это? – спросила Вика, появившись в дверях. Легкие брючки, джинсовая рубашка навыпуск, короткая стрижка... Пафнутьев не сразу сообразил, что ответить, не сразу.

– Ну ты даешь, – пробормотал он смущенно, поняв, что затянул с ответом. – На тебя глядя, не сразу врубаешься, не сразу... Сысцов хочет меня повидать.

– Один?

– Мы не договаривались, что он будет с бригадой.

– Мне переодеться?

– Ни в коем случае! Бить – так по морде!

– Думаешь, я сейчас могу?

– В самый раз. Наотмашь. Пусть знает, с кем живет простой российский следователь.

– Что-то приготовить?

– Не тот случай. Захочет – сам принесет.

Звонок в дверь раздался минут через десять. Когда Пафнутьев распахнул дверь, то невольно отшатнулся – на пороге стоял совершенно незнакомый ему человек.

Но это был Сысцов.

– Боже, что делает с людьми жизнь! – смятенно воскликнул Пафнутьев, невольно делая шаг назад, чтобы получше рассмотреть неожиданного гостя.

– Что... Постарел? – помертвевшим голосом спросил Сысцов.

– Какой там постарел! Иван Иванович! Да вы сбросили не меньше десяти лет!

– Ну слава богу... А то я уж совсем духом упал. – И он осторожно перешагнул порог, держа в руке средних размеров дорожную сумку.

Сысцов и в самом деле выглядел гораздо моложе, нежели в те годы, когда занимал пост первого, когда, следуя партийной этике, ходил в черном костюме, темном галстуке, в белой рубашке, когда манеры у него были величественны, голова вскинута в полном соответствии с занимаемой должностью, шея напряжена, а позвоночник неестественно распрямлен. Теперь на Сысцове был пиджак в черно-белую клетку, темные брюки, голубая рубашка без галстука, а клетчатая сумка дополняла его облик – легкий, может быть, даже легкомысленный.

– Вика! – заорал Пафнутьев в глубину квартиры. – Иди сюда! Смотри на этого человека! Видишь? Нет, ты скажи, видишь?

– Вижу. – Вика кивнула, и соглашаясь с Пафнутьевым, и здороваясь с Сысцовым.

– Вот как ты должна меня одеть! Вот как ты должна меня обуть! Вот во что я должен превратиться!

– Превращу, – согласилась Вика и направилась на кухню.