Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского

Присматряющися же люботрудне книзе святаго Григория Синаита, обрящет кто тамо не иное что нарицающе самочинием и единоборством, точию таковое уединенное и неприложенное житие. Наипаче же списатель жития сего святаго показует, яко ни единому от ученик его попусти по близу или по далече самому в келии жити, но в триех лаврах и в двух пиргах (башнях) множество инок старых и юных совокупив, предаде им чин отсечения своея воли и послушания.

И сам же сей блаженный старец многая и страшная словеса на уединенно жити хотящих, а еще страстных сущих испустив, и путь царский зело похвалив, глаголет: чин и устав сему быти во Святой горе Афонской, идеже и до днесь само древнее и новое построение келий аки живый образ всем показует царскаго пути. Аще бо келии с церковию или калибы кроме церкви, все на двух или на триех, а не на единаго вмещение имут“.

Некоторые валаамские пустынники, к коим можно с сожалением приложить слова св. Григория Синаита: „леты точию и пустынию бесполезною и сладостным безмолвием нечто быти мнящися“, приводят в свое оправдание следующее: дальше от людей, дальше от греха.

Сим и во времена Иннокентия оправдывались самочинники: „На что есть слово таковых, — пишет сей старец, — да не прогневаю, рече, ни прогневаюся на брата, уклонюся же осуждения и празднословия, един живущи. Не веси ли, друже, яко сия, ихже рек л еси, и подобная сим, смиряют паче и посрамляют человека, а не возвышают, якоже реша отцы: яко юности полезно есть падати. Тщеславие же и мнение, и лукавство, и сим подобное паче дмят и напыщают. Сего ради лучше есть живущи с братом познавати свою немощь и меру, и за сие себя зазирающе молитися, кающеся пред Господ ем, и очищатися вседневною благодатию Христовою, нежели тщеславие и мнение с лукавством внутрь носяще, их прикрывати и питати уединенным житием, их же ради ни след безмолвия уединеннаго, повелевает Лествичник со всеми великими отцы, видети.

И самое сие уединенное житие не мал вред обыче творити страстному. Безмолвие бо, — рече Великий Варсонофий, — вину приносит высокоумию, аще же и самыя страсти душевнии насильствуют его на сие, то кая есть надежда на таковое единоборство дерзати и не повинутися учению святых отец, еже в двух или триех безмолвствовати в пути царском“.

Надо заметить, что старец Иннокентий жил в тот век, в который дух самочиния и грубости созревал в России и готовился выразиться в нелепостях раскола. Вред от такового самочинного, противного учению святых отцов, жительства обнаружен был в Валаамском монастыре многими несчастными опытами, из коих довольно упомянуть о двух, случившихся после 1825 года.

Был пустынник Порфирий, живший, как и прочие валаамские пустынники, самочинно, занимался умною молитвою и пришел в высокое о себе мнение, якобы он свят. Однажды осенью, посетив скитских старцев, хотел возвратиться в свою пустыню и сказал старцам: пойду чрез озеро. Они не советовали ему пускаться по озеру, которое только лишь встало, но он отвечал: „А как же древние святые отцы ходили по водам, ведь и я уже легок стал“. Сколько ни уговаривали его старцы, он не хотел послушаться. Спустился на озеро, сделал несколько шагов, лед под ним подломился, и он потонул, прежде нежели могли подать ему руку помощи.

Другой старец Серафим хотел устроить себе келию непременно в скале, в таком месте, где озеро имеет до двадцати сажен глубины, упал в пропасть, и тело его едва могли отыскать для погребения.

Святой Кассиан Римлянин в слове о осьми страстных помыслах говорит следующее: „Подобает Божественному закону последующим всею силою подвизатися противу духа гнева и противу внутрь нас крыющагося недуга, а не напротиву человек ярость подвизающих, в пустыню и уединение отходити, яко тамо, сиречь не сущу подвижущему ны на гнев и яко удобно во уединении добродетель долготерпения исправити. От гордости бо и от еже не хотети себе укоряти и приписывати своему нерадению вины смущения, от братии отыти желаем. Донел еже убо нашея немощи вины инем приписуем, невозможно есть нам к совершенству долготерпения достигнути.

Начало убо нашего исправления и мира не от долготерпения ближняго к нам сущаго исправляется, но от нашего к ближнему незлобия. Егда же подвига долготерпения удаляющеся в пустыню отходим и уединение, елика от наших страстей не уврачеваны туда отнесем, покровенны, а не истребленны суть, ибо пустыня и отшельство страстей не избавльшимся не точию хранити тыя весть, но и прикрывати оныя знает и не ощущати самим в себе, коею страстию побеждаются, попущает.

Напротив же, мечтание добродетели таковым подмещет, и яко долготерпение и смирение исправиша, уверяет их, дондеже несть радражаяй и искушаяй их. Егда же случится вина некая, подвижущая их и возбуждающая абие внутрь крыемыя страсти и прежде таящияся, яко же кони необузданны от своих станей искочивше, и в долгом безмолвии и праздности питавшеся, зельнее и свирепее к погибели влекут своего всадника. Множае бо в нас свирепеют страсти, не имуще от человек обучения“.