Полнолуние

— Мне жалко стало ее. Понимаешь? И когда я шел с вахты, то велел привести ее в салон. Тут ей стало лучше, она даже улыбнулась мне…

Митька споткнулась, отпустила руку матроса, обернулась, чтобы сменить кассету. На новой пленке оказались вальсы Штрауса. А увлеченный рассказом матрос продолжал:

— Она увидела шахматы и обрадованно спросила: «Умеете?» — «Да», — ответил я. Мы стали играть, и у нее все прошло. В самый дождь я проводил ее до Красной гостиницы. Слышишь?

— Слышу, — ответила Митька, повернулась и ушла на кухню ставить чай. Матрос за ней — не терпелось досказать, чем все это кончилось.

— Подарила вот что, — он протянул Митьке две конфетки, узкие и длинные, с чужой надписью на обертке. — Это ароматная жвачка. Хочешь?

Она едва удержалась, чтобы тотчас же не бросить «ароматную жвачку» в мусорное ведро, и сказала:

— Положи.

— Нет, ты попробуй!

Она не ответила и вдруг вспомнила, как ждала его, как кляла мамонтов, разбежавшихся по небу, а он провожал американку, и она улыбалась ему, совала в руки эти вот конфетки. Смелость откуда-то взялась! А ко мне ни разу не заходил, страх как боялся отца и мамы. А что они — звери? Не поняли бы русского языка? Еще как поняли бы! Может, того и ждали, чтобы он поднялся, все объяснил, а не торчал под окном всеобщим посмешищем.

Матрос не выдержал ее молчания, ушел один танцевать вальсы Штрауса, а она стояла у плиты, смотрела на белесую струйку пара из чайника, и мысли ее все вертелись вокруг той американки, а сердце кто-то глодал и глодал, и так больно и обидно. Это короткое время она незаметно для себя прожила какой-то совсем другой, неизвестной для нее жизнью. Все в ней взбудоражилось, застонало, заплакало одновременно. И в то же время все это стало подвластно ей, и она не застонала, не заплакала, а стиснула зубы, впервые почувствовав, что ей от этого легче.

Когда она вошла в гостиную с чайником в руке, матрос все еще танцевал. Дурачок, он так ничего и не понял… Она поставила чашки и разлила чай. Он встал рядом, осторожно и нежно стал опускать руку на ее плечо. И он обнял бы ее, но в это время вдруг что-то ярко и бело вспыхнуло за окном и тотчас погасло. И платан, вроде бы подпрыгнувший, весь в крупных искрах, вмиг точно осыпался. Рука матроса вскинулась, как от огня.

— Гроза! — сказал он шепотом. И они замерли, ожидая грома, и гром тут же треснул. Засвистел в платанах ветер, полил дождь.

— Как же я? — спросил он растерянно. — Может…

— Нет, нет, — сказала она, поняв его. — Тебе надо идти.

Она впервые вспомнила слова матери и ужаснулась: что наделала! И слова тети Дуси вспомнила: «Таким только своего достичь…» А он стоял и все еще не решался шагнуть через порог, в дождь. «Да, не смелый он, не смелый», — вгорячах думала она.

Когда стукнула дверь внизу и, точно вызванная стуком, вновь ударила белая молния, Митька схватила плащ, бросилась ему вдогонку. Но, едва выбежав на площадку, остановилась. Комкая плащ, старалась вспомнить, зачем он ей понадобился?

5

Днем у Митьки все не ладилось. Станки рвали нить, то и дело проскальзывала близка, там и тут болтались обрывки основы. Она готова была порвать пестрые ужасные носки, разбить станки, которые еще вчера были так послушны, а сегодня все разладились. Убежать, убежать из цеха, не видеть тетю Дусю, не слышать ее голоса. Потому не видеть и не слышать, что она, старая, оказалась права, во всем права. Митька совсем не знала своего матросика. А матросик-то, вон он какой…

И только к обеду все наладилось: Митька стиснула зубы и сразу почувствовала себя сильной. После работы она не пошла домой, а отправилась в парк, села на берегу и стала смотреть, как купаются люди, как довольны они морем и как им весело. А у нее все кончилось. Больше она никогда не рассмеется. Никогда с криком восторга не бросится в воду и не станет брызгаться, как вон те взрослые бесстыдные девчонки. Море тянуло ее. Взгляд тонул в его бескрайней дали и обратно возвращался с тоской и печалью, чем полна была туманная даль. Митька запретила себе думать о нем, но, выйдя из парка, помимо своей воли повернула в порт. Что ей там было надо? Да ничего! Она равнодушно глядела на каменные ступени, сбегающие к морю. У парапета толпился народ. Все глядели в море. Она тоже стала глядеть в море и не сразу поняла, почему такое оживленное движение судов на внешнем рейде и что это за красный дрожащий свет лежит на воде.

Пожар… Еще до того, как она услышала слова: «Авария на теплоходе», — она поняла, откуда красный дрожащий свет на воде и почему такое оживленное движение в ночном море.

— «Абхазия»? — спросила она и не узнала свой голос.

— Да, да, «Абхазия», — ответили ей.

«Это — Мишкин теплоход», — подумала она как о чем-то постороннем. Но тотчас же почувствовала, как ей стало холодно и страшно, и она побежала к порту, не разбирая дороги.

Когда к берегу причалил катер и закричали клаксоны санитарных машин, она побежала вниз по лестнице к пристани. Но не успела: машины уже рванулись, и красные огоньки их стоп-сигналов скоро скрылись в тоннелях темных улиц.