Полнолуние

Говорят — на театре военных действий. На театре необходимы страсти, жертвы и кульминации. А война — первейший из всех театров, где все театральные жанры сплелись в единый клубок — трагедия и комедия, абсурд и эпос. И, хочешь — не хочешь, полководцы должны соответствовать театральному пафосу. Если нет у них такового, то солдаты не будут их обожать и боготворить. Без боготворения не родится миф. Миф нужен народу, как воздух лесу, и тот, кто хочет сунуть голову народа под выхлопную трубу якобы обнаженной правды, тот не велик, более того — глуп.

В фундаменте христианской нравственности лежит разрушенный Иерихон с его поющими стенами — самый древний город земли.

Когда строители возводили стены Иерихона в седьмом тысячелетии до нашей эры, они просто клали камень на камень, не обтесывая их и не скрепляя их глиной, потому они так широки. По сути это были каменные валы. Позже прямо на стенах люди возводили жилища, пользуясь камнями стен как строительным материалом. Ко второму тысячелетию, когда город разрушили, ему было пять тысяч лет — он слыл чудом, легендой. Столица раннего неолита. Город Луны. Город пальм. Город роз. Наверное, потому он и назван Иерихоном — благоухающим. Стены его пели, смеялись и плакали, когда дул ветер, как поют и плачут печные трубы. Город оплакивал себя.

Теперь там нет пальм, пыль и безводье, там растет черная полынь и колючки. Наверное, о нем русский поэт написал: «Как хороши, как свежи были розы». Но в веках будут петь не стены Иерихона, а трубы Иисуса Навина, хотя разрушение древнейшего города земли не было военной необходимостью.

Миф — поводырь мудрецов. Тот, кто покушается на миф, или глуп, или преступен. Но не велик.

По правилам, чтобы взять «языка», нужно знать, где он сидит. Лейтенант Крикунов настаивал на правилах.

Васька взял двух Петров, залез на холм, подступающий к городу, и половину дня наблюдал. Иногда Петры отнимали у него бинокль и разглядывали городок. (Через несколько дней, в другом таком городке, они оба погибнут…)

Наконец Васька выделил отдельно стоящий белый домик на самой окраине. Вокруг домика время от времени перемещались в своих заботах несколько немецких солдат: было понятно, что они в этом отдельно стоящем домике обитают, — домик вроде форпост или наблюдательный пункт. Садик — вишни уже зацвели, скоро яблони зацветут. Огородик — дорожки между грядками посыпаны песком. Чисто все и приятно. Васька решил тут «языка» брать. Позвали лейтенанта. Он тоже понаблюдал в бинокль, одобрил объект и отметил его на своей карте красной точкой. Но пояснил разведчикам, что подходить нужно с задов, а отходить огородом. К дому вела широкая асфальтированная дорога.

— Сколько людей готовить? — спросил Васька.

— Сейчас сосчитаем. Группа нападения — четыре человека. Бросают гранаты в окна объекта. Ведут бой. Снимают часового. Группа захвата — трое. Врываются в объект, берут «языка» и отходят. Группа нападения прикрывает их отход и отходит следом. Группа поддержки — шесть человек. Поддерживает огнем всю операцию. Отходят последними. Итого: шесть, плюс четыре, плюс три, плюс я. Четырнадцать со мной.

— Зачем? — простонал Васька. — Они дураки. Они друг друга поубивают.

— Кто дураки? — спросил лейтенант Крикунов. Хорошо выбритое его лицо успело загореть на солнце ранней весной. Глаза лейтенанта были похожи на только что распустившиеся почки ясеня.

— Разведчики дураки. Это им сложно.

— Не наговаривайте на людей, — сказал лейтенант Крикунов с политической нотой в голосе, — Вы пойдете в группе нападения. Сами снимете часового. Ясно вам?

— Ясно, — сказал Васька.

Немец топтался перед домиком. Воротник у него был поднят, невзирая на теплую погоду, он постукивал ногой об ногу и что-то мурлыкал. Васька смотрел на немца жалеючи. За его спиной, за углом домика, стояли трое ребят. Они должны были после снятия часового бросить в окна гранаты.

— Давай, — сказали они.