Полнолуние для магистра (СИ)

Палата послеоперационная. Палата общей терапии. Палата лёгочных больных. Специальное детское отделение, которым неимоверно гордился профессор Элайджа Диккенс. Палата рожениц, которой неимоверно гордилась доктор Элизабет Андерсон, единственная (пока!) в столице женщина-врач, имеющая право заниматься не только акушерским делом, но и серьёзной хирургией, на чьи блестящие операции рвалось полюбоваться множество студентов и немногочисленных (пока!) студенток… Рожениц, благодаренье небесам, оказалось сегодня только две, на всю палату. После тяжких трудов они безмятежно спали со своими кряхтящими во сне чадами и хлопот никому не доставляли. Сонные дежурные санитары косились на Эрдмана сердито и с недоумением: дескать, проспал сам — дай другим выспаться, и нечего тут шляться; можно подумать, мы своего дела не знаем… Но вслух не ворчали, приученные к дисциплине. Сейчас, на обходе, начальник он; а вот над ним имеется своё начальство, вот пусть оно с него и спрашивает! Помалкивали, лишь злорадно отмечая в журнале время проверки, и расписывались энергичнее обычного, так, что злосчастный карандаш не выдержал и, в конце концов, обломился с одного конца.

Сердито повертев в руках огрызок, молодой человек по укоренившейся студенческой привычке сунул его за ухо и направился вдоль крытой наружной галереи к отдельному корпусу. Самому… неприятному для посещений, даже для него, будущего доктора. Эта невольная неприязнь смущала, уязвляла… да что там, жалила в сердце. Как же так! Он, целитель, чей священный долг — милосердие и облегчение страданий, тот, кто не видит разницы в происхождении и в социальной принадлежности пациентов, для которого больные, как для первых христиан — равны, братья и сёстры, а не какие-то лорды и простолюдины, епископы и увечные нищие с паперти, обыватели или пролетарии; он Целитель!.. Но… боялся, трясся внутренней дрожью, прежде чем войти в корпус, где содержались двенадцать несчастных, спасённых из-под развалин Бэдлама[5]…

…Двенадцать искалеченных — с руками и ногами, с неповреждёнными внутренними органами, но без самого главного, что делает человеческое существо таковым. Без… души, anima. Пустые телесные оболочки. Куклы. Они могли есть и пить и, разумеется, отправлять естественные надобности — по большей части, неконтролируемо; спать, бессвязно говорить, смеяться, пуская слюни, или по-детски обиженно плакать; но в основном сидели сутки напролёт, смирные после успокоительных настоев, и тупо пялились в стену пустыми глазами.

Тяжкое наследие Бэдлама.

…Пять лет назад, находясь в одном из последних состояний просветления, Его Величество Георг Второй передал бразды правления сыну, объявив его Регентом. Будущий Георг Третий постарался дать отцу лучшее, на что способна современная медицина. Обеспечил уход и лечение, достойный образ жизни, счёл сыновний долг выполненным — и принялся за государственные дела. А затем, какое-то время спустя, тайком, без предупреждения наведался в отдалённое крыло Букингемского дворца, где содержался изрядно постаревший и… скажем так, не совсем ухоженный родитель. Угасающему разуму короля было уже всё равно, чем и как его кормят, во что одевают, поддерживают ли в покоях чистоту и порядок; а вот новоиспечённому Регенту — не всё равно. Состоянием ухода за больным отцом он удовлётворён не был. И впервые задался вопросом: если уж к монаршей особе люди, именующие себя специалистами по душевным болезням, обращаются без всякого пиетета, забыв о почтительности, если даже прислуга распускается и позволяет вольности и воровство, почуяв ослабление контроля свыше… то каково же приходится простым смертным? Тем, кого злая судьба лишила разума и привела в Дома Скорби? За кого, в силу обстоятельств, некому было заступиться и выхлопотать нормальный человеческий уход и гуманное отношение?

Результаты тайных проверок психиатрических клиник ужаснули не только Регента, но и Палату лордов.

Несчастных, лишённых ума и памяти, содержали в отвратительных, порой в скотских условиях. Держали на цепи. Применяли розги и плети. Отвратительно кормили. Подвергали так называемым новейшим или экспериментальным методикам лечения, вроде ледяных ванн и многочасового выстаивания на холоде, завёрнутыми в мокрую простыню. Одним их ужаснейших «экспериментальных» методов был так называемый метод ротации, когда несчастного больного усаживали в подвешенное на верёвках кресло и раскручивали с бешеной скоростью; причём вращение это продолжалось безостановочно и час, и два, и три… В результате у испытуемых открывалась страшная рвота, а последующие многодневные головокружения и приступы лихорадки окончательно лишали их ума. А то и сводили в могилу.