Полнота памяти и историческое сознание. Век тоталитаризмов и духовное преображение Василия Гроссмана.

Второй этап биографии Гроссмана – это его участие в антигитлеровской войне в качестве специального корреспондента армейской газеты «Красная звезда», где в течение всей войны печатались его статьи и был опубликован роман «Народ бессмертен». Все это, естественно, в духе находившейся у власти идеологии. Третий этап начинается с публикации в 1952 году первой части большой эпопеи «За правое дело» на тему войны с фашизмом. В атмосфере паранойи последних сталинских лет эта публикация не вызвала официального одобрения, как раньше, а обрушила на автора шквал абсурдных обвинений, от которых в те времена не были защищены и литературные ортодоксы. Таким образом, вплоть до этого момента все шло самым естественным, с точки зрения советскости тех лет, путем, естественным был также эпизод, составивший, так сказать, вершину официальной карьеры Гроссмана и одновременно запятнавший ее, о чем он впоследствии горько сожалел. Во время пресловутого «заговора убийц в белых халатах», а именно, сфабрикованного органами в ходе антисемитской кампании дела группы врачей-евреев, облыжно обвиненных в намерении отравить руководителей партии, Гроссман в числе других поставил свою подпись под открытым письмом в «Правду», требовавшим примерного наказания мнимых отравителей, - в надежде, что это поможет спасти остальных евреев от повального преследования. Впрочем, террор, достигший в то время в СССР своего апогея, не оставлял ему никакого выхода.

Затем последовала метаморфоза, открывающая финальную фазу биографии Гроссмана: этот безукоризненно советский писатель, советский не из двурушничества, а по естественному складу, написал самое что ни на есть антисоветское произведение, где еще до Солженицына не только разоблачал ужасы Гулага и других форм коммунистического насилия, но и дошел до сопоставления коммунизма с нацизмом. Более того, увидел их родство, причем сделал это не в полемическом запале, а в выстраданном убеждении, благодаря которому его непримиримый антифашизм естественно вылился в непримиримый антитоталитаризм. Речь идет о второй части эпопеи «За правое дело» - романе «Жизнь и судьба», являющемся по сути прямой противоположностью первой, несмотря на одних и тех же героев.

Поражает в этой истории и то, что Гроссман не оставил рукопись такой крамольной книги в письменном столе, а отнес ее в редакцию «Знамени», одного из крупнейших советских толстых журналов, откуда рукопись немедленно была передана в КГБ. Комитетчики вломились в квартиру Гроссмана, чтобы изъять все копии, не оставив и следа от этой взрывоопасной книги. Но какой же безграничной должна была быть вера писателя в серьезность антисталинских намерений Хрущева, если он обратился к хозяину Кремля с письмом, в котором просил «освободить» рукопись и дать разрешение на ее публикацию. Письмо осталось без ответа, зато партийный идеолог Суслов пригласил этого странного антисоветского советского писателя на собеседование и не стал угрожать арестом, а милостиво, в соответствии с «оттепельным» духом времени, видимо, и сам обескураженный простодушием писателя, объяснил тому, что книга, выйди она в свет, сыграла бы на руку врагу, нанеся вред не только советскому народу, но и всем борцам за коммунизм за пределами Советского Союза. Суслов сравнил книгу с «атомными бомбами, которые наши враги держат против нас наготове» и прибавил, что такой роман можно напечатать не раньше, чем через 200-300 лет. Он промахнулся с предсказанием, потому что не прошло и двадцати лет, и «Жизнь и судьба» вышла на Западе, а за десять лет до того в 1971 году, на том же Западе был опубликован еще один роман «нового» Гроссмана, «Все течет…», в известном смысле дополняющий историко-философскую часть «Жизни и судьбы». Неизданной осталась подготовленная Гроссманом совместно с Ильей Эренбургом большая книга, в которой были собраны свидетельства о нацистском геноциде на оккупированных советских территориях: запрещенная сталинской цензурой, эта «Черная книга» смогла увидеть свет в России и на Западе только после падения коммунистического режима. Гроссман умер в 1964 году, в одиночестве, отторгнутый за пределы литературной среды, правила которой он осмелился нарушить даже в период «оттепели», как в открытую нарушили их два других писателя – Борис Пастернак и Александр Солженицын.