Полный газ

Платформа была залита флуоресцентным светом – за ее пределами ничего не различишь. Сколько они уже здесь стоят? Такое впечатление, что целую вечность. Хотя нельзя сказать, что поезд просто стоял. Пол под ногами у Сондерса ходил ходуном, словно в следующий вагон затаскивали что-то невероятно тяжелое. Издалека слышался пронзительный мужской голос – надрывный, постепенно затихающий, странно истерический. «Прекратите! – вопил он. – Что вы… Прекратите немедленно!» Сондерс почему-то представил двух грузчиков и огромный саквояж, и как на них орет проводник – вполне понятно, это же не товарный поезд. Вот вскрикнула женщина – засмеялась? – громко, истошно… потом ее голос затих. Сондерс уже почти совсем решил встать и пройти по вагону: надо же посмотреть, что там происходит, – но тут поезд дернулся, что-то громко хлопнуло, и фонари стали уходить назад.

В тот же момент Сондерс услышал, как за его спиной открылась дверь в вагон первого класса. Раздался стальной щелчок.

Ну вот, с некоторым даже мрачным удовольствием подумал он, дождался. Этот… демонстрант.

Сондерс не оглянулся, чтобы убедиться в собственной правоте. Некоторое время спустя он все-таки покосился через проход и увидел в оконном стекле тусклое расплывчатое отражение: высокий парень с острыми ушами немецкой овчарки. Сондерс отвел взгляд и снова уткнулся в газету, делая вид, что увлечен чтением. Если кто-то вырядился подобным образом, он просто мечтает, чтобы его заметили, и надеется на реакцию. Сондерс не имел желания этому потакать.

Новый пассажир первого класса шел по проходу, часто и напряженно дыша – ничего странного, если у тебя на лице резиновая маска. В последний момент до Сондерса дошло: зря он занял место не в проходе, а у окна. Сиденье слева осталось пустым – своего рода приглашение. Он подумал, не пересесть ли к проходу. Однако нет, сейчас слишком поздно, и демонстрант сочтет это подтверждением испуга. Перебьется. И Сондерс не двинулся с места.

И, естественно, демонстрант занял пустое кресло рядом, усевшись с тяжелым выдохом удовлетворения. Сондерс велел себе не смотреть, но все же боковым зрением замечал кое-какие подробности: маску волка, закрывавшую всю голову, меховые перчатки и пушистый хвост, который явно управлялся скрытой проволокой, настолько естественно он сдвинулся набок, когда новый попутчик сел. Сондерс едва заметно выдохнул через стиснутые зубы и поймал себя на том, что ухмыляется. Так он реагировал, когда предстояла схватка, – и знал это за собой. Первая жена утверждала, что он похож на Джека Николсона с топором – в том фильме ужасов. Она тоже звала Сондерса Дровосеком – поначалу робко и нежно, потом со злобой и презрением.

Новый пассажир повозился, устраиваясь удобнее, и волосатая перчатка мазнула руку Сондерса. Этого простого прикосновения хватило, чтобы Сондерс впал в привычное бешенство. Он отогнул уголок газеты и уже открыл рот: сказать чертову клоуну, чтобы держал свои грабли подальше, – как вдруг дыхание у него перехватило. Легкие сжались. Он смотрел. Он смотрел изо всех сил и не мог найти смысла в том, на что смотрит. Он изо всех сил заставлял себя увидеть того самого демонстранта в резиновой маске волка и темном плаще. Он настойчиво уверял себя, что видит именно это, и несколько отчаянных секунд пытался соотнести ожидаемое и совершенно невозможную реальность, которая била в глаза. Однако никакого демонстранта здесь не было. Больше всего на свете Сондерс желал, чтобы это оказался демонстрант.

В кресле рядом с ним сидел волк.

А если и нет, то сидящее в соседнем кресле существо куда больше походило на волка, нежели на человека. Почти человеческое тело с выпуклой грудной клеткой, снизу резко обрубленной и переходящей в узкую талию и потом впалый живот. Однако вместо рук у существа были лапы, поросшие серой шерстью. В лапах оно держало экземпляр «Файнэншл таймс», и когда переворачивало страницу, по бумаге громко скребли желтые изогнутые когти. Длинная поджарая морда заканчивалась черным мокрым носом. Волк практически уткнулся этим носом в газету. Над нижней губой вылезли потемневшие клыки. Уши – чуткие, покрытые шерстью – гордо торчали вверх; между ними ютилась кепка. Одно из этих ушей вытянулось в сторону Сондерса, словно спутниковая тарелка, вращающаяся в поисках сигнала.

Сондерс вцепился в свою газету. Это единственное, что пришло ему в голову.

Волка по-прежнему загораживала бумага, однако он склонился к соседу и произнес рокочущим басом:

– Надеюсь, обед будут развозить. Я бы не отказался от куска-другого мяса. Хотя, конечно, на этом маршруте они требуют сумасшедшие деньги за тарелку дрянного собачьего корма. Не моргнув глазом.

У него было такое же зловонное дыхание, как у пса. Сондерс весь облился потом, жарким, странным, отвратительным потом, совсем непохожим на ту легкую испарину, которая выступала на коже после занятий на беговом тренажере. Этот пот был желтым, химическим, едким, – он обжег даже брови, он стекал по бокам.