Полный газ

Поэтому я убрал фамилию и стал писать под именем Джо Хилл. Почему Хилл? Сокращение от моего второго имени, Хиллстрём. Сейчас, глядя назад… ну о чем я думал? Литера ö самая крутая в английском языке, в моем втором имени она есть – и я ее не использовал. Мой единственный шанс стать крутым, и я его профукал!

Еще я думал, что не стоит писать ужастики. Нужно искать собственную тему. Потому я творил нечто в стиле «Нью-Йоркера»: про развод, воспитание трудных подростков и кризис среднего возраста. В тех историях попадались, конечно, удачные строки, – но для хорошего рассказа их, увы, недостаточно. Что я мог сказать о разводе? К тому времени я ни разу не был женат, не воспитывал детей, никаких. Единственный мой опыт в данном вопросе – то, что я сам когда-то был трудным ребенком. А поскольку к моменту создания всех тех текстов мне исполнилось лет двадцать пять, про кризис среднего возраста я внятных представлений, по понятным причинам, тоже не имел.

И даже если отбросить все эти рассуждения… Существенной проблемой в написании историй в стиле «Нью-Йоркера» было то, что мне не нравились истории в стиле «Нью-Йоркера». В свободное время я почитывал комиксы по ужастикам Нила Геймана и Аллана Мура, а не бла-бла-бла про опустошенность среднего класса авторства Апдайка и Чивера.

К некоторому моменту количество отказов от издательств перевалило за две сотни, и я с грустью подумал: что, если бы я подписывал эти свои поделки как Джозеф Кинг? Какой кошмар! Тогда точно у всех создалось бы впечатление, что я вовсю эксплуатирую папино имя. А вот Джо Хилл – дело другое. Джо Чудак. Никто не знает его родителей. Он может стать… да кем угодно… кем только пожелает. Например, осуществить давнюю мечту: стать Томом Савини, только в литературе.

Вы проживаете ту жизнь, которую для себя сотворили. И если вы намерены писать, пользуйтесь собственными чернилами. Это единственные чернила, которые есть в вашем распоряжении. Мои, например, насыщенно-красные.

Когда я позволил себе писать странные истории о сверхъестественном, все мои проблемы исчезли чуть ли не за одну ночь. Хотя до бестселлера от «Нью-Йорк Таймс» было очень далеко. Какой там бестселлер! Я по-прежнему сочинял тонны дерьма. Я наклепал еще четыре романа, которые так нигде и не вышли: «Бумажные ангелы», третьесортная подделка под готику Кормака Маккарти; «Вереск» – невнятная, безуспешная попытка написать триллер в стиле Джона Макдональда о двух подростках и летней убийственной попойке.

Лучшим из этих романов была вещь в духе Толкиена, «Древо страха», на которую я потратил три года. В моих влажных мечтах она превратилась в международный бестселлер. На самом же деле ее отвергли все издатели Нью-Йорка и обругали все издатели Лондона. Последним, финальным нокаутом стал полный отказ из Канады, что только подтверждает сентенцию: не важно, как низко ты пал – всегда можно пасть еще ниже.

(Канада, прости, ничего такого.)

Я клепал свои сырые романы и одновременно писал рассказы, и по истечении некоторого количества месяцев (и лет, да!) кое-что стало выходить. История о дружбе малолетнего преступника и вымышленного мальчика попала в высоко оцененную антологию еврейского магического реализма – несмотря на то, что я гой (редактор антологии ничего не имел против). Рассказ о привидении, являвшемся зрителям кинотеатра в маленьком городке, попала в The High Plains Literary Review. Для большинства людей это практически ничего не значит, для меня же быть опубликованным там (тираж около тысячи экземпляров) – примерно как снять обертку с шоколадного батончика и обнаружить вместо него слиток золота. Следом пошли и другие рассказы. Я написал про одинокого подростка, который начитался Кафки и превратился в гигантскую саранчу… и понял, что предпочитает быть человеком. Еще один – о неподключенном древнем телефонном аппарате, который иногда приносит звонки от умерших. Еще – про озабоченных сыновей Ван Хельсинга. И так далее. Я выиграл в паре мелких литературных конкурсов, попал в несколько хороших сборников. Охотник за талантами из издательства комиксов Марвел прочитал мой рассказ и предоставил шанс написать свою собственную одиннадцатистраничную историю про Спайдермена.

Это немного, но вы ведь знаете, как говорят: хорошего понемножку. И вот в две тысячи четвертом году, вскоре после того, как «Древо страха» отправилось в никуда, я признался самому себе, что не романист. Я старался изо всех сил, выстрелил – и выстрел ушел «в молоко». Ну и ладно. И прекрасно. Я написал про Спайдермена, и если я так и не понял, как написать хороший роман, у меня все-таки постепенно появилось понимание, как сделать приличный рассказ. Я никогда и в мыслях не имел состязаться с отцом. Роман мне не написать. А вот комикс – вполне.