Полный карман песка

— Я знаю, малыш, но, думаю, ему хотелось бы оставить их здесь для кого-то особенного.

Я раздумываю, имеет ли это какое-то отношение к его мертвой дочери. Очевидно, что увлечение замками — нечто большее, чем просто забава. Даже с этого расстояния я вижу, какими красными и злыми выглядят его сильные руки. И могу только представить, как холодно им, должно быть, работать с мокрым песком в такой промозглый, ветреный день. К тому же, кто знает, сколько он пробыл здесь, строя очередной замок.

Каждая его деталь так же тщательно продумана, как в первом, что мы видели. Может быть, даже больше. Почему он это делает? Для кого он их строит?

Эмми, должно быть, раздумывает над тем же самым, потому что начинает задавать вопросы, когда я разворачиваю ее, чтобы вернуться тем же путем, которым мы пришли.

— Для кого он оставляет цветы, мамочка?

— Я не знаю, милая, но, бьюсь об заклад, они для кого-то очень особенного для него.

Задумчивая пауза.

— Где его маленькая девочка?

Я устремляю на нее взгляд, к мудрым зеленым глазам, что смотрят на меня. Она так быстро растет. Слезы затуманивают мое зрение, когда я фиксирую каждую деталь этого момента — розовые щеки Эмми, пряди темных волос, выбивающихся из-под капюшона, ее маленькие пальчики в перчатках, сжимающие мои. Она моя причина, чтобы жить. Была ей с того самого дня, как родилась. Все, что я делала, было для нее. Я не могу представить свою жизнь, если Эмми не будет ее частью. И даже не хочу этого.

— Что заставляет тебя думать, что у него есть маленькая девочка?

Она пожимает плечами, не отвечая на мой вопрос. Она очень проницательная, но я не могу предположить, что привело ее к этому заключению.

— Так есть?

— Больше нет.

— Что с ней случилось?

— Я не знаю.

— Она на небесах?

— Думаю, да.

Она успокаивается на несколько минут, пока мы идем, ее пальцы твердо обхватывают мои. Когда она, наконец, заговаривает снова, ее слова разбивают мне сердце.

— Некоторым малышам не суждено остаться внизу со своими мамами. И папами. Некоторые малыши — ангелы. А ангелам суждено быть на небесах.

Она не спрашивает меня. Она рассказывает, словно взрослая, пытается деликатно объяснить. Будто помогая мне понять.

— Может быть, милая.

— Некоторым из них суждено быть здесь совсем немного, а потом уйти.

— Возможно.

Я раздумываю над ходом ее мыслей, над тем, как она в своей голове оправдывает смерть ребенка. Я не знаю, в каком возрасте большинство детей способны реально понять смерть, но Эмми достаточно сообразительна, чтобы правильно выразиться уже сейчас. Я не хочу добавлять еще тревог, объясняя бессмысленную трагедию.

И снова длинная пауза; Эмми на ходу рассматривает носки своей обуви.

— Ты будешь такой же печальной, как он, если я уйду на небо?

Мое сердце замирает в груди. Всего лишь мысль… но от нее перехватывает дыхание

самым болезненным способом.

— Я бы никогда снова не стала прежней, — говорю я ей, пытаясь контролировать дрожь в голосе.

— Но я не хочу, чтобы ты была печальной. Я хочу, чтобы ты была счастлива, даже если меня не будет рядом, чтобы сделать тебя счастливой.

— Я никогда не смогу быть счастлива без тебя, Эмми. Ты весь мой мир. Мой солнечный свет.

Она молча обдумывает это, и я немедленно сожалею, что была с ней так откровенна. Я не хочу, чтобы она несла это бремя — удерживать свою мать от падения. Нет ребенка, способного выдержать подобную ответственность.

— Может быть, тогда я смогу остаться, пока у тебя не появится еще что-то счастливое.

Я останавливаюсь, приседаю перед своей дочерью, беру обе ее руки в свои. Смаргиваю слезы. Я не хочу ее пугать.

— Эмми, ты никуда не уйдешь. Его маленькая девочка погибла в аварии. Такое иногда случается, но это не значит, что то же произойдет с тобой.

— Но я не смогу всегда быть рядом, мамочка. И я не хочу, чтобы ты была печальной. — В ее взгляде отражается сердце. Она на самом деле беспокоится об этом. Обо мне. О том, что может случиться со мной, если ее здесь не будет.

Я прикасаюсь к ее гладкой, холодной щеке.

— Не беспокойся обо мне, малыш. Это моя работа — беспокоиться о тебе. Не наоборот.

Она смотрит глубоко в мои глаза, в ее юном мозгу крутятся мысли, которых мне, вероятно, никогда не понять.

— Мамочка?

— Что, милая?

Весь этот разговор приводит меня в ужас. Я сопротивляюсь желанию схватить ее в объятия и держать так крепко, что она станет частью меня, так же, как тогда, когда я носила ее почти девять месяцев.

— Ты обещаешь попытаться?

— Попытаться что?

— Быть счастливой, когда я буду на небесах.

— Эмми…

— Мама! — в отчаянии выкрикивает она.

— Эмми, что все это означает?

— Обещай!

Я сглатываю комок в горле. Никогда откровенно не лгала своей дочери. До сегодняшнего дня. И даю обещание, которое я точно не способна исполнить.

— Я обещаю.

Она похлопывает меня по руке — слишком «старческий» жест для кого-то такого юного.

— Но это обещание, о котором нам с тобой не стоит волноваться. Тебе суждено быть здесь, со мной, Эммелин Сэйдж. Не думай ни о чем другом.

Возвращаясь в коттедж, мы не разговариваем. Воздух тяжел от множества эмоций, которых просто не должно быть.

Глава 8

Иден