Пологий склон

Несмотря на ослепительную красоту, гибкость и пластичность, Сугэ оказалась настолько застенчивой, что ее движения были лишены огня, искрометности и экспрессивности. Девушка словно стыдилась открыто демонстрировать свое мастерство. Да, в угоду родителям она приобрела навыки и изысканные манеры, обучилась всем женским премудростям и хитростям, но все это было чуждо ее натуре. Тихая, замкнутая, стеснительная, она вряд ли сможет когда-либо преуспеть как гейша – это было очевидно.

Миазмы большого города, шум и суета утомляли, отравляли Сугэ. Она интуитивно чувствовала, что душевное спокойствие и равновесие ей удастся обрести только в уединенном месте, на природе, среди зеленых лугов и прозрачных ручейков.

Учительница рассказала гостям, что мать Сугэ – хорошая, заботливая женщина. Узнав о том, что ее дочке, возможно, придется уехать в далекую префектуру Фукусима, она разразилась слезами. Что же будет, если ее девочка приглянется господам и те возьмут ее в свой дом? Старая женщина твердо решила встретиться с госпожой хозяйкой и все-все с ней обсудить. Судьба девочки во многом будет зависеть от характера и настроений госпожи Сиракавы. Ситуация складывалась непростая, ничто нельзя было предсказать заранее.

В беседе с наставницей в основном участвовали Кин и Дзэнко. Казалось, Томо была всецело поглощена выступлением Сугэ, но на самом деле она не пропустила ни одного слова. Она все больше и больше убеждалась в том, что Сугэ выросла в атмосфере добра и любви. Преданная мать всегда трепетно заботилась о своем ребенке. «Дочь такой женщины не может быть испорченной, самовлюбленной эгоисткой, – подумала Томо. – Девочка наверняка отзывчива, послушна, услужлива. Свои обязанности она будет выполнять превосходно».

Томо постаралась беспристрастно оценить выступление юной танцовщицы. Но нет, не было в ее движениях блеска, живой страсти! Глаза прикрыты ресницами, губы плотно сжаты – никому не позволит она проникнуть в тайны своей души. Как ни странно, это открытие не расстроило Томо. Она ведь интуитивно искала именно такую – тихую и послушную девушку. Дерзкие, своевольные личности пугали и отталкивали ее. Совсем юная, неискушенная, робкая Сугэ идеально подходила на роль «другой женщины» в доме.

– Очень мила, по-моему, то, что надо, – заявил Дзэнко, как только все вышли на улицу. – Она не создана быть гейшей, – продолжал он. – Такие скромницы не пользуются особым спросом.

– Вы в этом уверены? – спросила Кин с сомнением в голосе. – Она так прелестна!

– Одних внешних данных недостаточно, – пожал плечами Дзэнко. – Поймите, она окончательно повзрослеет и расцветет лет эдак через десять. Это очень важное обстоятельство.

– Да, наверное, вы правы. – Томо пронзила ледяная дрожь. Ей вдруг показалось, что она прикоснулась к лезвию меча. Подобное ощущение возникло у нее и во время танца «Цветение сливы».

Скованная грация движений, наклон головы, повороты и трепет гибкого тела были девственно чисты, непорочны и одновременно чарующе обольстительны. Танец рассказывал о чувственной любви мужчины и женщины, но исполняла его простодушная девочка, почти ребенок.

Томо смотрела и смотрела на юное создание, такое невинно грациозное и безумно соблазнительное в каждом взмахе руки, в покачивании плеч, и невольно думала: «Что мы делаем? Какую травму нанесем этой девочке? Что вылепит из нее Сиракава, когда она попадет в его ловкие, умелые руки?»

Томо, задержав дыхание, непроизвольно зажмурилась. Она вдруг ясно представила себе мужа, сжимающего в страстных объятиях хрупкую Сугэ. Удушливая волна обрушилась на Томо. Судорожно вздохнув, она широко распахнула глаза, силясь отогнать от себя кошмарное видение. И тут же ее затопила жалость к белокожей малютке, которая, как большая бабочка, порхала перед ней. И одновременно ревность, жгучая ревность болезненной судорогой пронзила дрожавшее от напряжения тело Томо.

Все это время ее мозг будто дремал, оглушенный бесконечными поисками. Она жила и действовала бездумно, отстраненно, как заводная кукла, ничего не ощущая. Но внезапно размытый, неопределенный образ наложницы начал приобретать реальные черты. Томо, словно очнувшись от эмоциональной спячки, вдруг почувствовала, что в ней нарастает неуемный голод, как бывает в дни поста. Но думала она, конечно же, не о еде. Она осознала, что собственноручно отдает мужа другой женщине, и задохнулась от боли. Мужчина, который спокойно, с безразличной усмешкой причиняет жене такие страдания, – чудовище, жестокое и бессердечное.

Муж был для Томо центром вселенной, вся ее жизнь была подчинена служению этому божеству. Восстать и низвергнуть идола она не могла, она бы одновременно разрушила и себя.