Поломка

– Тогда на высоте «371» фашист всадил в меня две пули в правое плечо. Одна задела легкое. Отлежался в госпитале более полугода. Летом 43-го года тоже попал на Курскую дугу. Был и под Прохоровкой. Удивляюсь, как не встретились. В одной танковой армии были. Много раз сватали, хотели отправить на командирские курсы. И грамотешки предостаточно. Сельхозтехникум перед войной на отлично закончил, правда, заочно. Голова до войны варила хорошо. Но я привык колхозом руководить, поэтому считал, что старшинская должность самая подходящая для меня. Думаю, если в роте толковый старшина – жить без беды. Что солдату надо? Чтоб был обут, одет по сезону, вымыт в бане, вовремя накормлен, тогда солдат воюет и воюет сноровистее, настырней. Вот в Венгрии под Балатоном меня сильно помяло. Контузило и осколками иссекло: и в грудь, и в живот, и в печень. Какая-то ядовитая сталь. Крупные осколки повытаскивали, а мелкие остались и ходят по телу. Покоя нет. Изнемогаю я. Отвоевался. Очень хотелось детей на ноги поднять, выучить, вырастить. Сиротами останутся. Жена моя, Александра Ивановна, казачка настоящая. Раскрасавица, в темно-русых кудрях ее можно запутаться. Глаза словно озера горные – голубые. А певунья какая! Как запоет – станица утихает. Из одного конца в другой слышно. Тоскую по ним сильно. Жена пишет – на крыльях бы прилетела, да куда ей от малышни. Не хотелось, чтобы она видела меня беспомощного. Пусть помнит молодого, задиристого, красивого. Товарищ майор, будете на Ставропольщине, заскочите в Старомарьевку, навестите родителей, расскажите им, что честь свою не уронил, воевал, как положено казаку.

В первых числах мая майора Травина увезли на операцию, когда вернулся – койка Скребцова была пуста.

Травин позвал сестру: «Сестричка, попроси у врача 100 граммов спирту, помянуть надо друга и воина, чистого и светлого человека».

– Нельзя вам после операции.

– А отбивать в день по десять атак, хоронить десятки бойцов, гореть в танке – можно? Тащи, сестра, не береди душу.

Зашел главврач с графином.

– Я развел, как положено. Вам чистого нельзя. Слабые еще. Ну, где ваши кружки?

Раненые застучали дверцами тумбочек. Разлили.

– Дорогие товарищи, взят рейхстаг. До Победы осталось два-три дня. Жалею, что многие не дожили до нее. За них, павших, за их победу…

Верность

Река Колыма до поселка Черского разделяется на два рукава: один глубокий, судоходный – Михалкинский, другой мелководный – Походский. Оба потока несут к Ледовитому океану успевшую нагреться в верховьях реки за короткое лето Колымы воду.

Вторая половина августа. Летнее солнце отдает последнее тепло промерзшей земле. По ночам начинаются заморозки. Днем лед тает, и лужицы от ветра покрываются рябью. Над водой густо торчат кочки с пожухлой травой и пробивающимися к солнцу запоздалыми ярко-желтыми цветами, которые упорно хотят утвердиться в этом студеном мире, словно говоря: «Посмотрите, в этих суровых условиях мы живем и радуем окружающий мир».

Резиновые сапоги Клевцова приминали траву, но, не смотря на это, цветы поднимались и раскрывались навстречу солнцу. Утки собирались стаями – готовились к отлету. Вода в протоке, разделяющей пополам большой остров, была спокойная и чистая. Хорошо просматривались илистое дно и снующие неугомонные рыбешки. Одни бурили головами ил, в котором кишела всяческая живность, другие выскакивали из воды и хватали гнус и комарье. Гуси спокойно садились на воду. Головой тюкали вниз – и в их клюве трепыхалась рыбка. Насытившись, спокойно отдыхали на воде.

Выстрелы из ружья были глухими, так как Клевцов патроны сильно не пыжил: во-первых, птицы подпускали близко, поэтому не нужен сильный заряд, а во-вторых, слабый, негромкий выстрел не пугал птиц. Еще и ветер сносил звуки выстрелов в сторону.

На горизонте виднелись домики поселка Михалкино. Два пятикилограммовых гуся уже болтались слева и справа за поясом. Клевцов собрался уходить, готовился перекинуть двустволку за спину, как услышал шелестенье над головой. Огромный лебедь пролетел в сторону моря. Пока он смотрел вслед птице, которая вдали сделала круг, из-за кустарника поднялась вторая. Обе птицы низко над землей полетели в сторону охотника. Клевцов подумал: «Вот добыча, так добыча». Перезарядил дробовик картечью.

Азарт захватил его, и он позабыл, что нельзя трогать этих красавцев, которых так мало осталось на земле. Запамятовал, что пять лет назад свою суженную назвал «лебедушкой» и говорил ей: «Мы проживем жизнь в мире, любви, согласии, уважении и верности друг другу, как эти святые птицы. Вырастим двух мальчиков и двух девочек, выучим, поможем им создать семьи и уйдем из жизни в один день, чтобы и на том свете быть вместе».

Давно стерлись в памяти эти слова. Забылись клятвы. Он не замечал прекрасного полета белокрылых птиц над кочковатой тундрой. Не слышал тоскливого курлыканья. В сознании работала одна мысль: приличная добыча, как бы не промахнуться.