Полонез Огинского

После звонка на перемену, когда Зоя Филимоновна, собрав тетрадки, вышла из класса, все, как по команде, повернули головы в сторону моей парты. Вовка медленно поднялся со своей парты и медленно подошел к нам. Он остановился возле меня и, растягивая каждое слово, сказал:

— Растворись! — и замер в ожидании моего исчезновения.

Раньше я бы растворился, исчез, пропал, уполз, размазался бы по стенке, но сейчас возле меня сидела Даша, и я остался на месте, вжавшись в парту. удивленно посмотрел на меня: мол, девочка не знает местных законов, но ты должен их знать, как дважды два четыре!?

Он хмыкнул и повернулся к последней парте, за которой сидел его личный палач Санька :

— У что-то со слухом. Он не понимает по-русски. Переведи ему по-еврейски.

Санька хихикнул и поспешил ко мне. Я еще больше вжался в парту и замер в ожидании боли, прикрыв ладонями уши. Санька протянул к моим ушам руку, и в эту минуту Даша, до этого спокойно сидевшая рядом, вскочила и, на лету перехватив его руку, резко потянула ее на себя, и , закружившись на месте, как волчок, сделав пируэт в воздухе, растянулся на полу и замер, не соображая, что произошло. А Даша следующим движением ткнула ладонью Царя, и тот, сложившись, как перочинный ножик, медленно сел на пол.

–, — сказала Даша незнакомое нам слово, и пояснила, — у меня третий дан!

Класс на мгновение замер. А потом Таня Спицына, наш комсорг, растерянно сказала:

— А у Царя мама секретарь райкома!

Мы это и без нее знали. Сказала она это не для нас, а для новенькой. И новенькая ей ответила:

— А у меня мама врач. Это более нужная профессия!

Вечером, когда я дома рассказал о случившемся, папе больше всего понравились в этой истории слова Даши.

— Умная девочка! — сказал он.

— Ой, — сказала мама, — ничего умного я в этих словах не вижу. Не дай Бог, эти слова дойдут до Клавдии Петровны!

— Сталинские времена прошли, — заметил папа.

— Неважно, — сказала мама. — Им и сейчас хватает власти, чтобы устроить вырванные годы, кому захотят.

— И что они сделают? — хмыкнул папа. — Уволят?

— Уволят! — согласилась мама.

— Так они уедут с этой радиации и еще скажут им за это спасибо! — засмеялся папа.

Позже, когда мы с Дашей стали друзьями, я как-то у нее спросил, почему она из всего класса выбрала меня.

И Даша сказала:

— У тебя добрые глаза.

— И что из этого? — сказал я.

— Мой дедушка, мамин папа, — художник, — сказала Даша, — он рисует портреты. И он мне сказал, чтобы понять человека, надо посмотреть ему в глаза. Если они добрые, значит, и человек добрый. Ты — добрый, и поэтому я тебя выбрала.

— И у тебя добрые глаза, — сказал я.

Но Даша возразила:

— Нет, у меня глаза зеленые, как у кошки. А кошки не всегда добрые. Они разные. И я разная. Иногда совсем-совсем не добрая. Дедушка нарисовал меня с кошкой в руках. И глаза у нас с кошкой на этом портрете одинаковые., как говорит дедушка. Этот портрет висит у меня над кроватью. Кстати, он свою кошку зовет, как и меня, Дашкой. И имя мне он придумал. Говорит, шляхетное! Паненку так звали в их деревне.

Даша вошла в мою жизнь совершенно неожиданно. Я вдруг неожиданно повзрослел. И так же неожиданно для самого себя я вдруг почувствовал, что не могу жить без Даши. Мне хотелось ее видеть, слышать ее голос, думать о ней. О своем состоянии я почему-то сказал не маме, а папе. И папа сказал:

— Ты,, влюбился.

И я сказал:

— Папа, мне не хочется расставаться с Дашей!

— А почему ты должен расставаться? — спросил папа.

Я удивленно посмотрел на него: неужели забыл? И сказал:

— Мы же едем в Америку!

Летом мы прошли интервью в американском посольстве и могли уже ехать в Нью-Йорк, где жили папины сестры, но мама решила задержаться с отъездом, чтобы я смог закончить школу.

— Я тогда хотел, чтобы время пробежало быстрее, но тогда я не знал Дашу! — сказал я папе. — Ты знаешь, как мне теперь плохо?

— Знаю, сынок, — сказал папа. — Но ты же расстаешься с Дашей не навсегда, ты будешь писать ей письма, а потом, когда подрастешь, приедешь за ней, женишься и привезешь ее в Америку.

— А мне можно про это сказать Даше? — спросил я.

Мы никому в Краснополье не говорили, что собираемся ехать, и мама строго-настрого предупредила меня молчать:

— Кто знает, что и как получится, — сказала она. — Скажем обо всем в последний день. И то, самым близким друзьям. В Славгороде за день до отъезда вырезали еврейскую семью. Думали, что они золото вывезти собрались!

— У нас золота нет, — сказал папа.

— У них тоже не было, — сказала мама. — Я вам сказала — молчите! И все.

И мы молчали. Но мне очень хотелось об этом сказать Даше. Я чувствовал, что Даша меня успокоит и мне станет легче. И папа это понял:

— Скажи, — сказал он.

— А мама что скажет? — спросил я.

— Я с мамой поговорю, — сказал папа.

И я рассказал все Даше.

Даша молча, не прерывая меня, выслушала мой рассказ, потом, задумавшись, сказала:

— Мне тебя будет не хватать.

— И мне тебя, — сказал я.