Полонянин

— Ну, так ведь выдюжила я. На ноги поднялась, — сказала Берисава. — А как подниматься стала, так первым делом на дочку поворожила. Потому и знаю, что жива она и здорова. Далеко, правда. На Pa-реке в полоне мается. За просто так туда не доберешься. Сильно мы тебя ждали. Знали, что со дня на день придешь. Только мой-то тебя неласково встретил, — пихнула она мужа в плечо. — Ведь чуть не пришиб зятя.

— Вот так она меня, Добрыня, всю жизнь шпыняет, — пожаловался Микула. — Ушел бы давно куда глаза глядят. А не могу. Присушила ведьма.

— Да кто тебя держит? — Берисава присела на краешек скамьи. — Я бы себе сразу кого попригожей нашла. Вон, хоть того же разбойника. Он хоть и невелик, а справненький. И одежа на нем добротная. Дорогая. Даже шишак и тот лисьим мехом обшит. Не чета тебе, лапотнику, — в сапогах ходит…

Тут будто молнией меня пригвоздило.

— Погоди, — перебил я тещу. — А сапоги на нем, случаем, не рыжие?

— А ты почем знаешь?

— И зипун на нем с воротом высоким и бляхами железными обшит?

— Чудной зипун, — кивнула Берисава. — Я еще подивилась, как удобно-то. Зимой и греет, и от ворогов обороняет…

Вот тут я по-настоящему взвыл. Волком раненым заголосил. Медведем, среди зимы из берлоги поднятым, заревел. От злости на самого себя.

— Что с тобой, Добрыня? — перепугалась Берисава.

— Я же видел его! Рать с ним была! Полонян они стерегли! В Булгар-город на Pa-реку их гнали! — И вдруг понял я, что тогда, в лесу, мы с Баяном на тех самых ловцов наткнулись.

Вот почему мне булгарин чахлым таким показался. Порча ведьмина его изнедужила. Полонянку вспомнил, что на него огрызалась…

И вдруг открылось мне: это же жена моя была! Схватился я за голову и простонал отчаянно:

— И Любаву я видел, а не признал. И сердце даже не екнуло!

И почудилось мне, будто слышу я смех. Это Доля с Недолей надо мной потешаются. Вот ведь как Пряхи кудель свою заплели, как судьбу мою свили.

Прав был подгудошник. Если бы я знал тогда! Если бы только знал, что среди полонян суженая моя, не посмотрел бы на то, что врагов сотня, а я один. Рвал бы их на лоскуты. Бил бы, пока силы были. А как силы в руках кончились, зубами бы их грызть начал, пока всех не перегрыз бы.

Но не узнал я ее. Только теперь догадался: та полонянка бойкая, в рогожку укутанная, что на копья и мечи с кулаками кинулась, это она была.

Любава моя.

Любимая.

Жена.

Словно глаза мне кто-то тогда отвел. А теперь уже поздно кулаками размахивать. Год с той встречи минул. Трудно мне следы ее отыскать будет, но все одно хоть из-под земли ее достану.

— Ты чего вскочил, Добрынюшка? — Берисава мне дорогу к двери заступила.

— На восход же они отправились… — говорю я ей.

— На восход, — отвечает ведьма.

— Вот и мне туда надобно.

Остановила она меня.

— Не пущу я тебя, на ночь глядя, — сказала упрямо. — До утра здесь останешься, а потом видно будет.

— Но ведь… — попытался я возразить.

— Не то силком переночевать заставлю, — сказал мне Микула.

— Так что лучше не егози. — Берисава обняла меня по-матерински, по руке погладила. — Охолони да помысли здраво. С нами побудь, мы же тоже соскучились…

Сердце мое вслед за Любавой рвалось, однако угомонил я его. Год назад мне ерепениться надо было, а теперь одна ночь ничего не решит.

— Хорошо, — согласился я с ними.

— Вот и славно, — кивнула ведьма. — Сядь поешь. Похлебка-то остыла совсем.

Сел я обратно за стол, ложку взял.

— Мать, — Микула на жену взглянул, — ты бы налила Добрыну с дороги-то. Для сугреву и успокоения.

— Отчего же не налить, — сказала Берисава.

Невеселой наша встреча получилась. Нерадостной. Даже мед не таким пьяным показался. И хотя варево ведьмино наваристым было, а я наголодался с дороги, однако на еду несильно налегал.

И разговор у нас с огнищанином не очень клеился. Оно и понятно. Грустные мысли и меня, и его одолевали. Он о пережитом вспоминать не хотел, а я думу думал, как теперь жену свою выручать. По всему выходило, что нужно мне в Булгар отправляться. В места для меня незнакомые, к народу неведомому в гости ехать. Там следы жены искать.

Пока мы с Микулой стольничали, Берисава нас на время оставила. Из землянки наружу вышла. Долго ее не было. Мы уже корчагу с медом допили, когда вернулась она.

— Я о коне твоем позаботилась, к коровенке нашей в овин его завела, чтоб не застыл ненароком, корму ему задала. И вот еще… — сказала и веточку мне сухую протянула.

Я веточку взял, в руках повертел. Ничего особенного. Ветка как ветка. Маленькая совсем, не длиннее пальца, сухонькая, как сама Берисава.

— Что это? — спрашиваю.

— Как найдешь Любаву, так ей передашь. — Ведьма со стола убирать начала. — А пока спрячь до поры, да не потеряй смотри.

— Не потеряю, — ответил я и веточку в калиту спрятал.

Бессонной эта ночь нам выдалась. До самого рассвета мы с Микулой и Берисавой разговоры вели. Рассказал я им про свое житье-бытье в полоне киевском. Все рассказал. Без утайки. И про Ольгу, и про то, что Путяте в деле его отказал. Поняли они меня. Корить и стыдить не стали.