Полоса

Здравствуйте, дети, посылаю вам привет, решил написать вам! уведомить о случившем у меня на днях! неприятности следующей. Логиновна, моя сожительница, которую я хвалил, я ошибся, оказалась дрянь, злой человек, а потому июля 14 я ее отбросил от себя, т. е. выгнал, на что были мотивы. Скулебакалась баба, скурвилась. Я хорошо, что вовремя засек ее мудрость, иначе было бы хуже. Я желал тихой жизни, по душе, как два спокойных старика, но покоя нет, только хуже. Она хотя и опытный плут, но тут просчиталась, т. е. она обозналась, сочла меня, думала, что я имею много денег и прочь, я, мол, тут его опутаю, помрет старик, все будет мое. Но поняла, что у меня нет ничего и не предвидится, стала, как зверь. Денег у меня — живу от пенсии до пенсии, сад дал только что себе, на рынок нет ничего, здоровье мое пока в порядке, у ней все сорвалось, а у старика глаз и зубы еще остры, никакого шельмовства! сделать нельзя. Кой-чего стала чудить, обзывать меня, и за Альку принялась, но Альку я в обиду не дал, и коленом под зад из дому ее вон. Кума с воза, коням легче. Меня под подметку не возьмешь, мой курс твердый! лучше умереть, но стоя! И вот я опять один, и хорошо, я понял! век живи и учись, не вешай уши, а то оборвут.

Других новостей пока нет. Петр уехал работать в колхоз по договору, хочет осмотреться и может туда жить, живем в дому вдвоем с Настей, Петр навещает нас по возможности, недалеко от города 30 километров, ходят туда автобусы. До свидания, еще привет, поцелуй, ваш папа.

Октября 19

Здравствуйте, дорогие мои дочка Валя, Борис, внучка Сашенька! Жизнь моя идет прежним ходом, т. е. неплохо, только слабеет здоровье и такие явления, как я тебе сообщал, повторяются чаще, т. е. не понимаю, что слышу, что делаю, не узнаю своих, а также упал средь комнаты и лежал до вечера, пока не очнулся. Но потом ничего. Был у меня! сын Левка, твой брат, белый, как лунь, в генеральской одеже, т. е. мундир с погонами! портупеей, но никто не верит, никто его больше не видал, а он был, сидели с ним, я плакал, радуясь на него, что такой сын. Приходил тайно, не знаю почему, видно! секретная служба.

Сейчас живу хорошо, пустил квартирантку, молодая женщина, платы за квартиру с нее не беру, она на меня постирает иногда, убирает комнату, починит что-либо, если понадобится, сготовит обед и проч. домашние дела по договоренности. Но готовлю сам и потому! что сготовлю сам и не хуже ее, несмотря, что она работает поваром в столовой, одинокая, приятная, татарка, аккуратная, а главное честная, послушная, надежная, т. е. спокойная, ничего ей не надо, ничего не возьмет чужого, живем мы с ней ладим. Что я не знаю, как сготовить, она подучит, расскажет. Я доволен, что независим опять, т. е. одолжение в чужих не надо, проживу!

Алька уже полтора месяца как уехала, прислала письмо и денег 20 руб. Живет хорошо, встала на работу, дали комнату на двоих в общежитии. Жизнь ее возле Черного моря, под городом Одессой, в морском порту. Мне без нее, как от сердца оторвал. Больше не увижу ее, знаю. За деньги ей спасибо, сберегу до весны, а там куплю лодочку, стану выезжать. Мальчик тоже копит деньги. Он опять стал ко мне ходить. Мальчик очень хороший, т. е. честный, неглупый, учится хорошо, купим лодку на двоих, а помру, ему останется.

Петр собирается переехать в колхоз, Настя плачет об Альке. Иван Ефимыч живут по-старому, Наташка уехала, поступила в Куйбышеве в технический институт, Славку послали на сибирское строительство плотины, река Енисей: хоть бы дети, т. е. внуки выросли в люди.

Ожидаю зимнюю скуку, топим печи, холод и дождь на дворе, садик весь залило. Если позволят возможности; хотел бы навестить вас, дочка, напиши твой взгляд на это, хотя боюсь дороги, т. е. мои приступы и не имею средств. Хвать в карман, ан дыра в горсти. Ну да не всем! на возу сидеть.

Пока других новостей нет, еще вам привет, т. е. тебе, Борису, внучке Сашеньке поцелуй, до свидания, ваш папа.

Один мальчик верит, что Левка, т. е. Лев Ефимыч у меня был.

Жду ответ, пиши почаще.

Последний вопрос

Москва, Москва!.. Тихомиров ходил, сидел, мыкался по номеру, стоял у окна, глядя на вечереющий город. Не снимал пиджака и галстука, чувствуя, что все равно не усидит, уйдет. Номер был удачный, с видом на реку, но сжатый, словно каюта, — сначала Тихомирову нравилось, а теперь как-то давило и пахло краской. К новенькой «России», только что отстроенной (еще остатки строительного мусора убирали со двора и гремели компрессоры), подкатывали машины, спешили с великолепными чемоданами швейцары; с десятого этажа широко открывалась Москва-река, набережные, мосты, крыши, колокольни в зазеленевшем Замоскворечье, трубы МОГЭСА, — и в скоплении домов, огней (у себя, на Карасустрое, они тоже ртутные фонари поставили, как у людей), в незатихающем гуле города Тихомиров ощущал жажду Москвы к обновлению, преуспеванию, респектабельности. Или, может быть, это ощущение несла весна, особенный дух московской весны, чистое и высокое небо с дальними, в вышине, облаками, малиновыми от заката.